И вот теперь я, бывший ее супруг, несчастный человек, которого она бросила десять лет назад, должен был сидеть в комнате ведомственной гостиницы и писать на нее характеристику: что я о ней знаю, что думаю. А написать я мог что угодно. Интересно, рассердилась бы Виолета, если бы я назвал ее представительницей мелкой буржуазии? Заплакала бы, если бы я хватил кулаком по аккордеону, с которым она ходит каждую субботу на репетиции самодеятельного хора при читальне, где она выступает и как библиотекарь, и как чтец-декламатор? «Но зачем все это? — спрашивал я себя. — Кому и какая от этого польза? Разве не одна жизнь у человека? Для чего мы родились? Чтобы жить в одиночестве и мстить друг другу?» Я не мог примириться с такой животной философией, потому и принялся писать кривыми, вымученными буквами на белых, в клетку, листах:
«Виолета Вакафчиева была энергичной и культурной женщиной. Все задачи, возложенные на нее партией или молодежной организацией, выполняла с готовностью. Она была лишена мещанских предрассудков и боролась за все новое. Некоторые ее обвиняли в гнилом либерализме и бытовом разложении, но они были не правы. Эта женщина была чистой и доброй… Рекомендую назначить ее…»
Исписал три больших листа и поставил точку. Встал, осмотрелся и вздохнул, будто освобождался от старого груза. Это был мой долг перед ней. В конце концов, она заслужила доброе слово. Зачем нам быть врагами? Зачем проходить мимо и жить в одиночестве? Так живут кроты под землей. Так жили монахи и отшельники. Но их теперь нет… Я сложил листы, засунул в конверт и отослал по почте Гергане. В другом конверте я отправил ей бумагу, в которой разъяснял некоторые подробности своей биографии. Я был спокоен, как всякий добродетельный человек. Пошел в одну закусочную, чтобы найти своих коллег, но те перешли в другую закусочную, рядом с вокзалом. И я отправился туда, чтобы напиться.
В закусочной было шумно и сильно накурено. Посетители обсуждали сегодняшний матч. Я был настроен против «Раковского», однако в спор вмешиваться не стал, а пошел прямо к стойке, где краснощекий лысый мужчина с черными усиками обслуживал многочисленную клиентуру. Заказал себе рюмку мастики. Это питье сразу бьет мне в голову и не позволяет много рассуждать и колебаться. Я любил ее пить не разбавляя, не так, как делали мои коллеги. Они добавляли в рюмку несколько капель воды, чтобы она побелела, а потом шутили, что пьют кобылье молоко.
Выпил я одну рюмку стоя и принялся за вторую. Вокруг меня толклись железнодорожники, прокопченные дымом и сажей. Они пришли прямо со станции. «Все мы пассажиры, — подумал я, — и судьба у нас общая». Постепенно я смешался с группой железнодорожников, и это подействовало на меня успокаивающе. Когда я взял уже третью рюмку, то вдруг услышал, как один железнодорожник раскричался на краснощекого, что тот разбавил его вино водой. Краснощекий начал оправдываться, а железнодорожники стали смеяться и подшучивать над ним.