Эмигрантская пресса, в отличие от советской, строилась на следующих основаниях.
Во-первых, убеждение подавляющего числа эмигрантов в необходимости сохранения России (в старом понимании) за рубежом требовало активизации и воспроизведения тех прецедентных феноменов, которые служат культурными «скрепами» в национально-исторической преемственности.
Во-вторых, страх перед утратой «русскости», денационализацией «детей» (подрастающего поколения, воспитывающегося вне пределов страны, родной культуры, языка), остро ощущаемый и переживаемый старшим поколением, способствовал со стороны педагогов, философов повышенному вниманию к внедрению в сознание молодежи, к преподаванию в школах и институтах важных в культурно-историческом отношении событий, фактов, имен российской истории и культуры.
В-третьих, реакция на советские государственные символы, знаки, проводившие новые идеи и ценностно-идеологические ориентиры (красное знамя, пионерские галстуки), в эмигрантской публицистике была болезненной, острой и иронической.
Примечательно, что эмигрантская пресса осталась довольно равнодушной к иноязычным прецедентным феноменам (применительно к той эпохе). И это понятно: будучи погруженными в иной культурный контекст, в иные социальные и бытовые условия, такие феномены не вызывали у русских эмигрантов той живой эмоционально-языковой реакции, как, например, советские языковые символы.
Из нашего рассмотрения исключены автопрецеденты, поскольку они чаще всего представлены и используются в узком окружении индивида (в семейном общении, в профессиональном коллективе), изучение их требует сбора материала, основанного на индивидуальной речевой практике индивида.
В группу прецедентных имен включают индивидуальные имена, связанные с известным литературным текстом (Колобок, дядя Степа, Обломов, Тарас Бульба, Печорин, Онегин), или реальной/мифической ситуацией, выступающей как «прецедентно-порождающая» для того или иного имени (Иван Сусанин, Колумб, Иуда). Это узкая трактовка прецедентных имен, изложенная, напр., в [Гудков 1997; 1999]. Существует и более широкое понимание данного феномена, куда включаются различные типы имен собственных (антропонимы, топонимы, гидронимы, этнонимы, зоонимы) и нарицательные имена, которые несут печать культурно-исторической, общественной, страноведческой значимости, обладают высокой степенью прагматической информативности или экспрессивности (Ясная Поляна, «Вишневый сад», Кремль, Москва, Волга, волк, чукча) [Красных et al. 1997: 63; Химик 2002; Красных 2003: 197–209]. В дальнейшем изложении мы будет придерживаться широкой интерпретации прецедентных имен. Рассмотрим сначала имена собственные, которые составляют значительный фонд прецедентных имен в нашем корпусе.