— При вынесении окончательного приговора, — в тон ему ответил директор, — прошу учесть, что кобыла обязана быть догадливой, иначе ее перестанут называть директорской. Что касается глаз, то врач выписала уже лекарство, которым я смачиваю ватку и аккуратно их протираю. Через недельку все будет в порядке.
20
Лучшее время года для северного лесозаготовителя — март. Ушла в прошлое пора, когда в девять утра в лесу еще темно, а в три часа дня снова ничего не видно; кончились температурные скачки: сегодня пять градусов мороза, а завтра сорок пять... Замерли февральские вьюги, деревья очистились от снега, и он уже не будет каждый день сыпаться с ветвей лесорубу на шею и холодной струйкой стекать по позвоночнику до самой поясницы.
И дороги хороши. Их накатали, отутюжили, они служат, как бетонка.
Но самое главное — люди весну почувствовали.
Как солдат после боя несказанно радуется, что остался жив, так и лесоруб весной бесконечно счастлив, что надолго ушли все зимние невзгоды...
Никакой месяц в году не дает леспромхозу столько кубометров, сколько март. Люди уже успели забыть о прорыве, в котором сидели. Словно его и не было. По ледянке вывозят около полутора тысяч в сутки да две лежневки дают по двести — двести пятьдесят кубометров.
Все, кажется, хорошо, все в хозяйстве встало на свои места, наладилось. Все задуманное сбылось или сбывается.
А директор леспромхоза вечером в своем кабинете сидит над картой предприятия чернее тучи. Уперся лбом в ладонь левой руки, а большой палец правой засунул в рот, грызет его, как жевательную резинку. В кабинете сумерки. Горит только настольная лампа под зеленым абажуром.
Все для Ковалева сегодня плохо. Мысли, хмурые, как грозовые облака, громоздятся одна на другую. Плохо, что при таких темпах вывозки не хватает заготовленного и стрелеванного леса. Директор вспоминает, с какой болью говорил Пешков: неизбежно останется древесина в штабелях на лето. Ошибся старик. Но и Ковалев ошибся, не думал, что по ледянке удастся вывозить ежедневно так много... В первой декаде апреля ледянка, очевидно, рухнет. Все производство надо будет перестраивать на летний режим. Солнышко и светит, и греет, но ах как плохо, что после тяжелой, но мужественной зимы идет шаловливая и легкомысленная весна... Однако есть кое-что и еще похуже. Поэтому он и вызвал сейчас к себе Ховринова...
«Зачем я ему понадобился в полночь? — соображает Ховринов, пристроившийся на стуле у стены, напротив директорского стола. — Кажется, сегодня весь день сердит, тревожный какой-то...»
Мастер неравнодушен к своему молодому «хозяину», как он называет везде Ковалева за глаза. Тогда еще, когда для копперовских стариков накрыли в сарае стол с хорошим вином, яблоками и шоколадом, подумал Ховринов: «Неправильно я на бюро кричал, что надо водку с колбасой поставить. Вышла бы простая пьянка. А сейчас смотри: и пьяных ни одного нет, и как они, чухна старая, с директором прощаются! Каждый отдельно подходит, подает руку, улыбается и что-то по-своему говорит. А кланяются-то как, кланяются... церемония! Да-а, не водкой взял стариков директор, а уважением... Вот теперь дай он им какое срочное задание — да они все в своем сарае сдохнут, а не уйдут, пока не выполнят. Молодой директор, а мозговатый, самостоятельный. Кажется, действительно наскочил наш леспромхоз на настоящего хозяина! Дай-то бог!»