Бритвину очень захотелось поговорить с ней, хотя бы по телефону, но было поздно. Не звонить же домой. Муж может подойти, врать что-то придется или просто положить трубку. А это уж совсем смешно, по-мальчишески выйдет. На работу придется завтра позвонить, узнать, что там у нее и как?
В клинике, однако, на Бритвина сразу же с утра рушилась такая масса забот, что вспомнить о звонке и выбрать для него подходящее время он смог лишь через несколько дней.
— Нам надо встретиться и поговорить, — сказала Марина, едва поздоровавшись. — Хорошо бы сегодня.
— Случилось что-нибудь? — встревожился Бритвин.
— Расскажу при встрече.
— И все-таки…
— Это не телефонный разговор. Приходи к закрытию библиотеки, если можешь.
Какая-то у нее неприятность, подумал Бритвин, положив трубку. Не вовремя. Нужно будет отвлекаться, силы, которые ему так сейчас необходимы для новой работы, на что-то постороннее тратить. С мужем, скорее всего, конфликт из-за поездки. Если так, то он-то чем может помочь? Добрым советом? Или другое что, мало ли бывает? С детьми, с матерью, со службой, наконец? Ну, уж к этому он и совсем никакого отношения не имеет. Способен лишь выслушать и посочувствовать, больше ничего.
Представив, что он скоро, всего через несколько часов, увидит Марину, Бритвин повеселел. Он решил заехать к ней не к концу работы, а пораньше. Возможно, она сумеет уйти, и у них будет время к нему заглянуть, побыть вдвоем. Незачем упускать такой случай.
Домой Марина Николаевна возвращалась с тяжелым чувством. Боль от прощания с Павлом, обида на его холодное, рассудочное, как ей показалось, поведение, тревожные мысли о том, что ждет ее дома, — все это слилось воедино и ощущалось ею, как тугой, запутанный, давящий грудь узел. Она с внутренним усилием повернула ключ в замочной скважине, словно страшась того, что сейчас увидит.
Родные лица детей и матери на мгновение успокоили ее — с ними, по крайней мере, все в порядке. Вот они, все трое.
— Привет! — сказала она с наигранной, уколовшей собственный слух, бодростью. — Как вы тут без меня?
— А ничего, — ответила мать, и ее тон тоже показался Марине Николаевне наигранным, чрезмерно обыденным и простым. — Нормально прожили.
— Да, нормально! — протестующе воскликнула дочь, повиснув на шее Марины Николаевны. — Я соскучилась! Где ты пропадала так долго?
От этого случайного, впопыхах заданного вопроса кровь тепло и колюче бросилась Марине Николаевне в лицо.
— Пропадала там, где надо, — отозвалась она, хотя вопрос дочери, в сущности, и не требовал ответа.
— Переодевайся — и к столу, — сказала мать. — Ишь, как осунулась. Ровно из голодного края приехала.