Там, где дорога подходила к краю лога, Зорька сама свернула с нее и сразу же уткнулась мордой в траву. Старик осмотрелся. Место для пастьбы было отменное. Картофельное поле с едва показавшимися всходами картошки охватывало лог с трех сторон, а с четвертой он переходил в узкую, с крутыми откосами горловину. Можно занимать позицию, решил старик. На поле корова не пойдет, а на выходе из лога, в самом узком его месте, он ее сторожить будет. Да тут целое стадо не мудрено удержать, подумал он удовлетворенно и стал спускаться по склону вниз.
На дне лога бежал не успевший еще пересохнуть ручей, образовывая кое-где маленькие бочажки. Старик подошел к нему, выбрал бережок посуше и повыше, положил на траву аккуратно сложенный плащ, потом ватник и уселся. Уперев между ног палку, он замер, отдыхая и осваиваясь с местом и новым своим положением.
Он сидел, смотрел, слушал, и маленький уютный мир ручья, лога, травы постепенно ширился, усложнялся перед его глазами. Молодая трава была зелена и густа, пестрела голубыми, как искры неба, незабудками, белыми, как облака, венчиками ромашек, солнечно-желтыми пятнами одуванчиков. Лежавший в стороне бочажок ручья был совершенно небесной голубизны, а чуть ниже его, на крохотном перекате, дробилось в струйном сплетении солнце. Большой мир неба, солнца, ветра и облаков как-то перемешивался, сплетался с тем малым кусочком земли и воды, который старик видел перед собой. Большое отражалось в малом и малое в большом, и ничто вокруг не существовало в одиночку. Что-то объединяло, стягивало все сущее в единый, туго затянутый узел. Может быть, его собственная душа?
Он сидел, то ясно, отчетливо воспринимая окружающее, то ненадолго погружаясь в зыбкую, туманную дремоту. Задремывая, он начинал вдруг ощущать себя десятилетним мальцом, сидящим у того же ручья, в той же балке. И то же солнце пекло его непокрытую голову, и тот же овевал ее ветер. И Зорька паслась неподалеку, только масть у нее была чуть другой — рыжей. Да еще, может быть, ручей был побольше, да пара ив стояла вдалеке… Он вздрагивал, стряхивая дремоту и с мгновенным удивлением видел себя стариком, а не мальчонкой, но скоро все повторялось вновь. И его жизнь, теперешнее в ней и давно прошедшее, тоже, как большое и малое в мире, перемешивались, сплетались в нерасторжимое единство, и не понять, что было сначала и что потом…
На меловую, вылизанную ручьем плиту неподалеку от старика села трясогузка, побежала вдоль кромки воды, то и дело приостанавливаясь, покачивая длинным своим хвостиком. И в ее движениях, и в пестренькой раскраске было что-то зыбкое, колеблющееся, под стать течению ручья, ряби на его поверхности. Ее желтые лапки со смешной торопливостью семенили по меловой плите, и старику на мгновение почудилось, что он сам босой своей ногой прикоснулся к плотной, влажной, приятно-прохладной поверхности мела…