– Ну чего там? – в нетерпении спросила Нина.
– Он там, – чуть слышно прошептал Толя. Он сам не мог понять, что в этой тени, слабо ложащейся на занавеску, так загипнотизировало его. Впрочем, сводная сестра не стала дожидаться и сама подлезла к стеклу, чтобы посмотреть. Фигура тем временем двинулась и уменьшилась.
– Встаёт на колени, – ещё тише сказал Толя.
– Где он? Чё-то я не вижу.
– Вон же.
– Где-е?
– Да не ори ты, он же услышит.
Шло время, и Толя стал различать, как от тени отсоединяется маленькая тростинка и делает какие-то движения.
– Он крестится.
– Где ты это видишь?! Толя, ты выдумываешь – там ничего не видно!
Нина разочарованно вернулась в сугроб. Но Толе было всё равно. Он почти касался лбом стекла, и ему начало казаться, что сквозь завывания злого беспечного ветра он слышит звонкий уверенный голос, взывающий к силе, которая существует очень далеко, за гранью реальности, в которой они с Ниной пребывают.
– Он молится, – сказал Толя, – я почти слышу!
– Нельзя «почти слышать», – раздраженно сказала Нина. – Ты или слышишь, или не слышишь!
Толя отмахнулся от неё и продолжил глядеть в занавешенное окно. Ему даже почудилось, что тень святого становится темнее, а свет, напротив, теряет яркость; что чем дольше длится молитва, тем твёрже становится голос, тем он явственнее пробивается сквозь материю и стекло и вот-вот достигнет Толиного слуха. Толя задрожал. Из ниоткуда в нём родилось понимание, что если голос проникнет в его голову, он уже не сможет быть прежним: не сможет всё мерить деньгами или их отсутствием, нечто слишком важное переломится в нём, рухнет какая-то опора, и он останется без защиты в мире, где ничего, кроме денег, не имеет важности. Толя испугался неясной перспективы быть поглощённым молитвой, верой – тревожными словами, которые по отдельности не имеют никакого значения.
– Я замё-ёрзла! – громко начала ныть Нина.
– Да что с тобой?!
Вдруг он понял, что она никогда не даст ему добраться до святого, что с ней связано слишком много гнилых, чёрных мыслей, что даже сейчас он одной рукой хочет дотронуться до святого, а другой – полапать её за задницу. И впрочем, что это за святой такой, чья мораль запрещает лапать задницы?! Толя посмотрел на Нинину фигуру сверху вниз. Он снова хотел её, даже острее, чем раньше: хотел смять в объятиях её плечи, грудь, живот, искусать шею, губы, схватить в кулак пропитанные сладким потом волосы и внюхиваться в неё, хотел высечь из неё крик, хотел сделать ей больно, уничтожить её, унизить её и отца, и, наконец, хотел умереть в ней. Молитва стихла. Он обернулся к занавеске – тень двигалась.