— Это страдальцу. А то замерзнет, бедолага. Мороз-то на дворе все крепчает!.. А это вам, — старуха протянула второй тулуп Безсонову, — будете греться друг за дружкой.
— Вы к нам очень добры… не знаю, как вас по имени, — сказал Женька.
— Мать покойная меня Тэтяной называла. А Ульян привык все больше ведьмой да старой каргой обзывать. Один только Леша помнит еще мое настоящее имя.
— Леша? — переспросил Безсонов и подвинулся к старухе, в руках у которой появился вдруг маленький чугунок.
— Это мой второй брат. Он полоумный, но добрый, как ребенок.
Безсонов вспомнил голубоглазого старика, кормившего сегодня посреди дороги козу. Старуха сняла с чугунка крышку, и тут же из него пахнуло чем-то давно забытым — теплым и вкусным прошлым.
— Состряпала немного кутьи. Сегодня ж Рождество Спасителя нашего. Вот, угощайтесь с Богом! — старуха протянула мужчинам ложки.
Глядя, как они уминают кашу, бабка Тэтяна замолчала. Потом вдруг продолжила рассказ:
— Годков так шестьдясят назад на хуторе, кроме нас, жили еще две семьи. У них были злые и глупые дети. Мы в то времечко тоже были детьми. Соседские не любили Алешу, били его частенько и дразнили «лешим»…
— Это же оливки! — выплюнув на ладонь косточку и поднеся ее близко к глазам, удивился Женька.
— В кутью изюм кладут да чернослив. Но откуда у меня чернослив?.. Сколько раз просила Ульяна, но он всегда ругается, кричит на меня. Вот привез соленых слив, пришлось их в кутью добавлять.
— А почему люди покинули хутор? — спросил Безсонов.
— Испугались нашего горя, — вздохнула бабка Тэтяна и перекрестилась, глядя на дверь. Безсонов переглянулся с Генкой и вопросительно посмотрел на старуху.
— Ох, давно это было, сынки, так давно! Уж боль прошла-позабылась, а с ней и жизнь моя, — всхлипнула старуха. — От всего-то века моего бабьего — сухая седая прядь волос!.. А в юности — знали бы вы, сынки, какие у меня были локоны! Густые, непокорные! И я вся шальная, непокорная!.. Мать не знала, что со мной делать. Однажды она меня сильно наругала, и я озлилась… и убила ее… Давняя история, сынки, и темная. А горела хата сильно! Те, кто видел наш пожар, будучи в тот час в лесу, говорили потом: «Казалось, будто солнце встает с того света!..»
Безсонов и Генка, давно забыв про кутью, внимательно слушали бабку Тэтяну, не отрывая взгляда от ее восковых пальцев, беспокойно теребивших старый пуховый платок. Во сне тихонько постанывал Шубин.
— Ну ты, бабка, даешь! — очнувшись от странного наваждения, присвистнул Генка. — Может, ты нам в кутью мышьяка сыпанула?
— От горя Алеша тронулся умом, — не обидевшись на Генкин вздор, продолжала старуха, — а Ульян покрыл меня, не выдал милиции, облепившей хутор, как осы ворованное варенье. С тех пор Ульян мне житья не дает, правит моей судьбой, как черный монах!..