На колодезный валок была намотана ржавая цепь, заканчивающаяся старым помятым ведром. Увидев ведро и тонкий пар, поднимавшийся над срубом колодца, Женька, еще не добежав до него, понял, что искать надо не здесь. Заглянув в колодец, он разглядел в сырой глубине черный, дышащий стужей квадрат. Холодное солнце зажгло один его угол — там блестела живая вода.
«Динамо», — вздохнул Женька и, крутанув ручку, отправил ведро вниз. Раздался мягкий, словно виноватый шепот ребенка, всплеск воды.
— Что там? — крикнул Шубин.
— Ничего! Вода! — Безсонов развел руками и быстро пошел обратно. Он усиленно вспоминал запись, которую «лесные братья» крутили на мониторе: колодец (ведра на нем Женька не помнил), черный высохший (как казалось при просмотре) шурф, чумазое лицо мальчика… Чумазое. Есть!
— Андрей Васильевич, я догадываюсь, где нужно искать вашего сына. Бежим в дом!
Возле крыльца бабка Тэтяна из крошечного тазика умывала Тараса. Хлопец сидел на низком табурете и тихо скулил. При появлении Женьки и Шубина он замолчал и повернул голову в их сторону. На Женьку смотрели кровоточащие слепые глазницы. «Боже, это же я сделал!» — пронеслось в сознании Безсонова, отразившись болью в висках.
— Бабусю, чи цэ воны?.. Падлюки!! — Тарас вскочил, выбив тазик из рук старухи, и, хрипло вопя, швырнул табурет. Тот пролетел в метре от Шубина.
— Уважаемая, нам нужно в дом, — сказал Шубин.
— Чего вы там забыли? — недовольно буркнула старуха.
— Я ищу своего сына. Я должен обыскать этот дом!
Старуха, опустив голову, промолчала. Тарас, вытянув вперед руки, шагнул было к Шубину, но споткнулся обо что-то и тяжело рухнул лицом в снег.
— Падлюки! Хай вам грэць!
Пройдя темные сени, полные немых сумерек и незнакомых запахов, нырнув под штопаную холстину, которой был завешен вход, Безсонов оказался в большой комнате.
— Не жарко тут, — поежился шедший первым Шубин. — Хоть и печь вон какая громадная!.. Вчера меня отдубасили здесь на славу! — невесело пошутил он.
Печь, занимавшая, наверное, четвертую часть комнаты, находилась напротив входа. Слева от порога струило молочный свет расписанное морозными узорами окно, справа темнел громоздкий древний буфет с разбитым стеклом.
— Но дымом пахнет… А вы видели, чтобы из трубы дым шел? — подумав, спросил Безсонов.
— Нет. А вы?
— И я нет… Ага, зато я вижу буржуйку! — Женька обошел буфет и заглянул за край, ближний к печи и невидимый с порога. Возле небольшой, с тумбочку, буржуйки была сложена горка душистых поленцев и щеп, к ним прислонена старая кованая кочерга. Сбоку из буржуйки под прямым углом выходила жестяная труба. Она была короткой, не больше метра, из нее вился тонкий дымок. Он, как чья-то безымянная душа, поднимался к потолку и там исчезал в отверстии размером с хороший мужской кулак, грубо вырубленном в стене. «Вот откуда тянет холодом», — подумал Безсонов. Он потрогал бок буржуйки — он был горячим, открыл дверцу с литыми узорами — на него сверкнули уютным огнем угли. Потом Женька перевел взгляд на печь, коснулся ее стенки: «Холодная!» И вдруг, неожиданно даже для самого себя, рванул заслонку. Из печи раздался испуганный детский вскрик.