— Это мои путевые заметки, — перебил Женька. — Я их стал вести, когда диктофон отказал.
— Вот за эти путевые заметки тебя в психушку и отправили! — воскликнула жена. — Пустовой как прочитал твои бредни!.. Ты-то сам помнишь, что насочинял? Кого у тебя там только нет! И голубоглазый леший, который мастерил елки из спичек, а потом кормил козу посреди леса! И его брат — якобы представитель темных сил! И их сестра-старуха, погубившая свою мать! Безсонов, ты помнишь все это? А солнце, «неистово танцующее в кронах деревьев»! Да ты поэт, Безсонов! Но гвоздь твоего журналистского расследования, конечно, коза! Подумать только: она набросилась на тебя, как бык на тореадора, и проткнула рогом!.. Безсонов, честно, где ты был? — жена наклонила к нему безумно родное лицо, обдав жалостливым взглядом. — Зачем ты засунул в рану ту гильзу? Тебе ведь было очень больно!
— Не знаю, — признался Женька. — Я ничего не помню, Вера. Ни того, как упал на снег, ни того, кто спас меня. Помню лишь бешеную козу, которая неслась за той злосчастной фотокарточкой!..
— Нет, ты определенно сошел с ума! — снова грустно покачала головой Вера. — В этом уже никто не сомневается. Кроме твоего приятеля Шубина.
— Шубина?! Где он? — несказанно обрадовался Безсонов.
— Да вон он идет!
И Женька увидел Андрея Васильевича, идущего к его кровати. Шубин широко улыбался. Одной рукой он обнимал за плечи Сережу, чистенького, похорошевшего; другой, держа пакет с апельсинами, приветливо махал Женьке. И только сейчас, увидев младшего Шубина, Женька вдруг вспомнил:
— Вера, как там наш сын?!