Мы пристально смотрим друг на друга через стол, и я вижу неприкрытую ненависть, которая, словно дикий зверь в клетке, бешено бьется в его глазах. Я два года жил с женщиной, которую он некогда любил, и с его ребенком, в доме, который купил он. Джим променял семью на секс, а потом секс променял на другую семью, которую, как мне иногда кажется, он не очень-то любит. Пока Хейли была жива, у Джима хватало наглости думать, будто единственное, что мешает ему вернуться к прежней, лучшей жизни, — мужик, который каким-то образом занял его место. И это не просто моя догадка: я сужу об этом по длинным пьяным сообщениям, которые Джим время от времени посреди ночи оставлял на нашем автоответчике, слезно умоляя Хейли ему позвонить.
— Я не осуждаю вас, Джим.
— Черта с два.
— Дело не в вас и не во мне, — поясняю я. — Я думаю о том, что будет лучше для Расса.
Джим смотрит на меня долгим взглядом.
— Если вы думаете, что это так просто, почему же вы тогда не возьмете его?
— Что?
Джим пожимает плечами.
— Пусть живет у вас — и проблема решена.
— Он не мой сын.
— А мог бы им быть.
Он откидывается на стуле и допивает пиво, тут же доливая себе из кувшина.
— Как вы думаете, чего бы хотела Хейли?
— Дело не в этом.
— Разве?
— Меня можно в расчет не принимать. Как вы и сказали, я лишь обломок.
— А вы сказали, мы здесь обсуждаем, что будет лучше для Расса, — самодовольно ухмыляется Джим. — Похоже, мы оба несем чушь, да?
— Ради всего святого, он ваш сын! Вы не можете вот так просто его отдать.
Джим откидывается на спинку стула, закидывает руки за голову и напрягает бицепсы, чтобы понравиться дамам.
— Энджи несчастна, Расс тоже несчастен, — говорит он. — Моя задача — сделать их обоих счастливыми, и, как мне кажется, есть лишь один выход из ситуации: ваша помощь. Я знаю, что только лишний раз подтвержу всеобщее мнение обо мне как об отвратительном отце, но в конце концов главное — чтобы сыну было хорошо, и неважно, как это выглядит в чужих глаза, правда?
— Вы полагаете, что отдать сына в чужие руки — благородный поступок?
— Я не отдаю его. Я просто даю ему свободу.
Я смотрю на Джима в мокрой от пота рубашке-поло, уверенного в том, что он одержал победу, и думаю о Хейли, о том, как широко распахивались ее глаза, когда она рассказывала мне о Рассе и о том, что она изо всех сил старалась быть хорошей матерью. Я вспоминаю, как Расс плакал на надгробии Хейли, я представляю себе, как он лежал в промозглом подвале у Джима дома и слушал, как Джим трахает Энджи. Я думаю о том, как я одинок: одиночество, точно раковая опухоль, опутывает мое нутро. У меня в голове раздается голос Клэр, но я уверен, что слышу, как говорю это сам: