— Пойдем присядем, — говорит он ровным голосом. — Мне кажется, нам обоим не повредит глоток чего-нибудь.
Она выходит на террасу. Солнце все еще жарит, и Ева подставляет ему лицо, закрывает глаза, вслушивается в отдаленные крики детей в Риджентс-парке, в равномерный гул проезжающих машинам. К своему удивлению, она сохраняет спокойствие. Дэвид приносит джин с тоником, слишком крепкий, без сомнения, а через час надо забрать Сару из дома ее подружки Доры, — ну и ладно, пусть мать Доры думает что хочет. Еве кажется, будто все это происходит с другими людьми, за которыми она лишь наблюдает. Молодая пара сидит на солнце: он — брюнет с движениями точными и выверенными, как у танцора; она — легкая, подвижная, с миниатюрными чертами лица. Мужчина протягивает женщине стакан, оба пьют, не глядя друг на друга.
— Куда ты поедешь? — спрашивает она. И дабы показать, что все понимает — назвать имя другой женщины означает лишить ее власти над собой, — добавляет:
— Вместе с Джульет?
Дэвид смотрит на нее, но Ева не отвечает на его взгляд. Хочется думать, что даже здесь и сейчас она по-прежнему способна удивить его.
— Знаешь, а ты совсем не такая, как я представлял, когда мы познакомились, — сказал Дэвид через несколько лет после женитьбы. Ева посчитала это комплиментом, но позднее задумалась, не говорил ли муж о своем разочаровании: на смену женщине, которая когда-то его привлекла, явилась ее скучная, бледная копия.
Но даже если он и удивлен, Дэвид этого не показывает.
— У нее есть квартира в Бейсуотере. Но мы подумываем о переезде в Лос-Анджелес.
— А Сара?
— Она может прилетать к нам на каникулы.
В словах Дэвида возникает заминка, вызванная, как хочется верить Еве, тревогой и сожалением, хотя она знает — подобные чувства мужу чужды. «Если они и есть, — думает она недобро, — то лишь потому, что он их разучил заранее. Подготовил сценарий».
— Если ты, конечно, не возражаешь.
Ева молчит, и Дэвид торопливо продолжает.
— Я должен это сделать, Ева, — ты ведь меня понимаешь? Думаю, да. Ты ведь тоже знаешь, что наш брак давно умер.
В сознании Евы вспыхивает картинка: они лежат на бетонных плитах, словно каменные изваяния на христианских гробницах. Что сказал Якоб в тот вечер накануне свадьбы — они сидели в музыкальной комнате, а в холле громко тикали дедушкины напольные часы? «Я боюсь, что он не сможет любить тебя так же сильно, как самого себя». Она знала это тогда, знала, собственно, всегда, но происходящее сейчас — это уже слишком. Уехать в Лос-Анджелес с этой женщиной, возложив на Еву обязанность самой сообщить Саре, что папа больше не вернется… Ева знает: гнев придет; чувствует, как он подступает, но происходит это словно не внутри ее, а где-то вдали, и сама она наблюдает за происходящим в перевернутый бинокль, испытывая только леденящее спокойствие.