и все сразу становится плохо, и в голове у меня только страшные мысли, и я ору на тебя и стараюсь ударить побольней. Прости.
– Ничего, – смущенно ответил Том. – Я понимаю. Все нормально.
Он взял шарф и аккуратно повязал ей на шею, но она, конечно, сразу подтянула шарф повыше, прикрывая рот и нос. Тому почему-то стало грустно. Он привык к ее лицу, и ему будет не хватать ее перекошенной улыбки.
Они покинули город на рассвете и пересекли гряду холмов, похожих на мятую оберточную бумагу. Весь день местность становилась все более гористой, и к вечеру Охотничьи Угодья остались позади. Здесь уже мало какому городу удалось бы проехать. Том видел густые сосновые леса и заросли рододендронов, изредка попадались стационарные деревушки в окружении вспаханных полей да иногда – кучка беленьких домиков на вершине горы, откуда, словно спицы колеса, тянулись дороги. Самые настоящие дороги, по ним ездили телеги, а на перекрестках трепетали разноцветные молитвенные флажки. Том глаз от них не мог отвести, пока они не скрывались из виду. О дорогах рассказывали на уроках истории, но он и думать не думал, что увидит их в действительности.
На следующий день Анна Фанг раздала всем шарики из какой-то ярко-красной массы.
– Толченые плоды бетеля, – объяснила она, – смешанные с сушеными листьями одного нуэво-майского растения. Помогает на больших высотах. Только не привыкайте их жевать, не то зубы покраснеют, как у меня.
От плотной крупитчатой массы во рту появилось вяжущее ощущение, зато прошли легкая тошнота и головокружение, которые усиливались по мере того, как дирижабль поднимался выше, а заодно притупилась и боль в сломанных ребрах.
Крохотная тень «Дженни Ганивер» уже скользила по снежным вершинам, а впереди возносились к небу вершины еще выше – белые шпили, словно мираж над облаками. Потом следующий ряд, еще выше, и следующий. Том, напрягая зрение, пытался разглядеть на юге очертания Джомолунгмы, которую Древние называли Эверестом, но Гималаи окутывала предгрозовая дымка.
Дирижабль мчался дальше, над черно-белым миром снега и ледников и черного камня молодых гор. Иногда Анна Фанг просила Тома и Эстер последить за приборами, а сама задремывала прямо в пилотском кресле. Все выше, выше, и вот уже они скользят над первыми контрфорсами Чжань-Шаня – самой высокой из новых гор, чья снеговая шапка возносится прямо в бесконечный холод небес. Дальше идут горы пониже, такие красивые, белые, а между ними проглядывают зеленые долины, где огромные стада разбегаются при звуке моторов. Это Небесные горы, вдали на северо-востоке переходящие в степь, и тайгу, и непроходимые болота.