Воскресным утром тюрьма проснулась рано – узницы начали готовиться к приходу посетителей. Женщины красили ногти, собирали волосы, плели косы, раскручивали огромные бигуди, на которых спали всю ночь. Даже те, кого никто никогда не навещал, на всякий пожарный прихорашивались.
О чем все знали, так это о том, что очередь на вход в женскую тюрьму была короткой, а очередь на вход в мужскую тюрьму была длиннющая и растягивалась по меньшей мере на десять кварталов. Приходилось стоять по много часов, чтобы попасть внутрь.
Об этом мне сообщила Луна.
– Вот тебе и вся наука, – сказала она. – Никто не навещает женщин. Все навещают мужчин. Что еще нужно для понимания мира?
По правилам женской тюрьмы сначала во двор впускали посетителей, а через полчаса к ним выпускали заключенных.
В одиннадцать мы выстроились в коридоре перед дверью во двор. Я была зажата в очереди между Луной и Джорджией. Я слышала, как у Джорджии во рту щелкает ком жевательной резинки.
– У тебя еще жвачка есть? – спросила я.
Я не чистила зубы с самого ареста.
Джорджия вытащила из кармана джинсов розовую подушечку и дала мне.
– Спасибо.
– Держись за свои молитвы, – сказала Джорджия. – По воскресеньям сюда сползаются все известные человеку религии, и каждая норовит оприходовать твою душу.
Двор изменился до неузнаваемости. Он походил на ярмарочную площадь. Посетители были одеты в красное и желтое. Им не разрешалось приходить в синем и бежевом, чтобы они не смешивались с заключенными.
Кругом передавались из рук в руки корзины с едой, подарки в ярких обертках. На скамейке ждали своего часа четыре монахини в белом облачении. В толпе шныряли дети. Не хватало только продавца шариков и тележки с сахарной ватой.
Обшаривая взглядом мешанину скучных арестантских цветов и пестрых посетителей, я искала маму.
Я ее не находила.
Она не пришла.
И тут я заметила направлявшегося ко мне отца. Я рванула к нему сквозь заросли джунглей.
Я пробиралась под папайями, разрывая попадавшуюся на пути паутину и распугивая игуан.
Я купалась в аромате цветов апельсина.
Это был не отец.
Мария раскинула руки, и я увидела на ее предплечье уродливый круглый шрам и большую вмятину от маминой пули. Еще я увидела тонкий шрамик на ее верхней губе.
Мария заключила меня в объятия и поцеловала в щеку.