Дженара включает напольную лампу, осветив деревянную конструкцию, на которой спереди написано «МЫШЕЛОВКА БОРМОГЛОТА».
– О нет, – говорю я, не веря своим глазам.
Это та самая штука, которую мы с Джебом увидели, когда спустились по кроличьей норе. Та, которая помогла нам открыть дверь в сад – навстречу безумию.
Та, с которой всё началось…
Папа Джеба стоит за деревянной платформой и возится с одним из рычагов. Он выглядит молодым и добродушным, ничуть не похожим на озлобленного, увядшего мужчину, каким был незадолго до смерти.
Меня мутит. Джеб оживил отца и сделал его добрее, чтобы воскресить приятные семейные воспоминания. Это очень мило, грустно и тревожно.
– Наверное, он уже едет, – говорит мистер Холт и смотрит на меня.
Я подавляю стон. Глаза у него светятся оранжевым и мерцают, как зажженные сигареты. Когда он моргает, сыплется пепел. Серые комочки спадают с лица, оставляя на щеках серые полоски.
– В конце концов, это его любимая игра, – говорит мистер Холт, кладя на рампу мраморные шарики. – Он обещал дать мне отыграться.
– Ты надеешься, что на сей раз он позволит тебе выиграть, папа? – спрашивает Дженара и хихикает.
Мистер Холт подмигивает дочери, и с его щеки ссыпается рдеющий пепел.
Я вздрагиваю.
– Э… мне пора.
Я пячусь, а Джен и мистер Холт следуют за мной.
– Но ты же только что пришла, – говорит Джен, и ее голос звучит скорее угрожающе, чем дружелюбно.
Я врезаюсь во что-то мягкое и бесформенное и резко поворачиваюсь.
– Печеньку?
Пухлая миссис Холт улыбается мне и протягивает тарелку, полную лакомств. Шоколадное печенье, окровавленная бритва и битое стекло – блюдо дня.
– Мне нечего здесь делать, – шепчу я, не в силах оторвать взгляд от смертоносного угощения.
– Да, – отвечает миссис Холт. – Мы здесь, чтобы радовать Джеба. А ты его расстроила. Но мы всё исправим. Съешь печеньку.
В животе у меня стягивается узел. Я отступаю в центр комнаты, а они приближаются, шипя:
– Мы нас-с-стаиваем. Прос-сто воз-з-зьми печенье…
Висящий на шее дневник испускает ослепительный красный свет. Мнимая семья Джеба с воплем шарахается. Они падают на пол бесформенной грудой рук и ног. С бьющимся сердцем я выхожу из комнаты и закрываю дверь, радуясь, что Джеб нарисовал своих родных в особых декорациях. Значит, они не могут переступить порог.
Я прижимаюсь спиной к двери. Ее гладкая поверхность холодит кожу сквозь прорези в футболке. Мраморные шарики, видимо, напоминают Джебу о том, как он мастерил всякие штуки со своим отцом. Одно из его счастливейших воспоминаний.
Если это – приятная сцена, страшно подумать, что кроется за следующей дверью, покрытой сигаретными ожогами.