Особенный год

Ноябрь. Осень в самом разгаре, а в казарме на первый взгляд никаких изменений не произошло. Мне, по крайней мере, кажется, что все в ней как и много месяцев назад. Вот разве тополя под окнами заметно выросли. В мае сквозь их листву из окна свободно был виден спортгородок, а сейчас я, сколько ни стараюсь, не вижу перекладины, с которой свисает канат.

Позавчера мы простились со «стариками», которым пришло время демобилизоваться. Странное чувство охватывает командира, когда дело доходит до расставания с теми, с кем уже сработался и кто, выполнив свой долг, покидает армию. Я с любопытством рассматривал лица демобилизующихся.

Вот, например, старший сержант Бенде. Он серьезно, почти деловито прощается с солдатами. Делает он это с таким видом, будто ему так приказано. Однако глаза выдают его: они блестят как-то по-особому.

Когда Бенде подошел ко мне, чтобы проститься, вид у него не был таким серьезным. Когда я протянул ему руку, он поднял на меня взгляд, чуть-чуть склонив голову набок.

Какое-то мгновение мы молча стояли друг против друга, а затем я по-дружески обнял его.

Бенде снова посмотрел на меня, и я заметил, как слеза набежала ему на глаза.

Я невольно задумался: как-то странно все получается. Бенде, который так сильно ждал демобилизации, теперь вот вроде бы сожалеет об этом.

До армии он работал каменщиком и зарабатывал не менее двух тысяч форинтов в месяц. На первой же неделе службы его привели ко мне за провинность: зайдя в корчму, он выпил пива больше положенного и трахнул о пол пивную кружку.

Я решил не сажать его на гауптвахту, тем более что новички тогда еще не приняли военной присяги. Я даже не стал разговаривать с ним, пока он не протрезвится, решив, что товарищи проберут его лучше меня.

О случае в корчме я заговорил с ним лишь на следующий день.

— Я немного перебрал вчера, — откровенно признался парень и тут же пообещал, что подобного с ним больше никогда не повторится.

Мы поговорили с ним по душам. Он не выкручивался, нисколько не старался произвести на меня впечатление.

— Вот возьмите бумагу и карандаш, — сказал он мне далеко не по-военному, — и запишите, что ежемесячно я получал на гражданке две тысячи, это не считая квартальной премии. За два года, что я прослужу в армии, если отбросить все вычеты, я заработал бы двадцать тысяч, а где они теперь?

— Считать ты, как я вижу, научился, — скороговоркой заметил я. — А что ты скажешь, если государство и народ предъявят тебе свой счет? Я, конечно, понимаю, что ты свободно можешь заработать в месяц две тысячи, но только при условии, что в это время в армии за тебя будут служить другие. Не забудь еще и того, что тебя даром обучали профессии строителя, более того, тебе даже стипендию платили, чтобы у тебя не было никаких забот, пока ты учился…