Орхидейная ведьма. Облачный вор. Костер. Их дары проявились естественным путем, без особых усилий. Чего нельзя было сказать о способностях Сарай.
Если Ферал, Руби и Спэрроу не помнили себя до магии, она помнила. Помнила, как задавалась вопросом, каким окажется ее талант, как надеялась на что-нибудь хорошее. Остальные тоже надеялись. Ну, тогда девочки были еще слишком маленькими, но Ферал и Минья осознавали все в полной мере: только дар Сарай оставался неизведанным. Они оказались заперты в цитадели и должны были бороться за жизнь любыми способами – столько, сколько протянут. Некоторые дары могли в этом помочь. Что же касается Сарай, она хотела не просто помочь. Этого было недостаточно. Она хотела спасти их.
Был один дар, который больше других мог бы в этом преуспеть, – дар Скатиса, и хотя его, скорее всего, унаследовали дети бога, способности божьих отпрысков были непредсказуемыми, и имела место вероятность, что он проявится и у других. Но Сарай знала, что ей он не достался. Ее уже проверяли в детстве. Как и всех остальных. Корако, богиня тайн, лично этим занималась и устраивала разные испытания, чтобы определить более слабые способности божьих отпрысков. Теперь Корако мертва, как и Скатис, Изагол, Лета, Вант и Икирок – Мезартим, истреблены Богоубийцей, Эрил-Фейном.
Как бы там ни было, больше всего Сарай мечтала не о даре Скатиса, а о полете. Если верить Старшей Эллен, то в прошлом рождались отпрыски, которые умели летать. Сарай представляла, как однажды начнет подниматься выше, выше и выше – к свободе. В своих фантазиях она уносила с собой остальных, но они никогда не добирались до места назначения, поскольку девочка не могла представить такое место в мире, где они могли бы ужиться. Дары бывали разные: те, о которых мечтали, и те, которых боялись. Чем больше проходило времени, тем больше Сарай волновалась, что ее талант будет относиться ко вторым. Ей было пять, и ничего не происходило. Шесть и опять ничего.
А затем… не ничего. Но и не что-то. Не совсем, не до конца. Всего лишь ощущение, растущее внутри нее, и не из хороших.
Поначалу его можно было сравнить с тем чувством, когда пытаешься сдержать рвущиеся наружу плохие слова – как они горят на языке, словно тайная отрава, готовая обрушиться на мир. Она сдерживалась. Никому не рассказывала. Чувство становилось сильнее, тяжелее. Девочка продолжала бороться. С самого начала ощущение казалось неправильным, и становилось только хуже. В ней проклюнулось беспокойство, желание закричать, но вся эта неправильность, эта необходимость… появлялась только по ночам. При свете дня она чувствовала себя нормально, и это казалось очередной подсказкой – внутри нее укоренилось что-то темное и плохое. Набухало, нарастало, наполняло ее – что-то внутри, чего не должно быть, и с каждой проходящей ночью сопротивляться принуждению становилось все сложнее.