Посему они облачили свою тоску в цинизм, что сравнимо с тем, как тьму облачают в смех – для самосохранения, только более уродливого. Тем самым дети ожесточили себя, приняв решение отвечать на ненависть ненавистью.
Сарай посадила мотылька на Хайву, сестру Ари-Эйла, и на других жителей в других домах. По всему городу она окуналась во сны Плача. Большинство из них были обыденными, словно бухгалтерский учет, заученный разумом наизусть. Но некоторые сны выделялись из общей массы. Один мужчина танцевал с женой соседа. Другая старушка охотилась на равида с одним лишь ножиком из демонического стекла. Беременная женщина представляла, что ее ребенок родился голубым, и надеялась, что он был голубым от смерти, а не голубым от богов.
Хайве снился брат.
Два ребенка игрались в саду. Простой фрагмент памяти. Там было мертвое дерево, и Ари-Эйл поднял Хайву на плечи, чтобы она могла развесить бумажные цветы на ветках. Как и большинство деревьев в Плаче, оно уже никогда не зацветет. Но они делали вид, что оно все еще живое.
Сарай стояла неподалеку, невидимая для их глаз. Даже если бы она захотела, чтобы ее заметили, это было невозможно. У ее способностей имелись ограничения, о чем она знала благодаря своему большому опыту. Поначалу она делала все возможное, чтобы привлечь внимание людей. Перекатывалась по земле и шипела, но ее никогда не слышали, щипала их, но ее никогда не чувствовали. В чужих снах она была призраком, которому не суждено предстать перед глазами.
Теперь девушка к этому привыкла. Она наблюдала, как дети украшают мертвые ветки бумажными цветами, и задавалась вопросом: это все, на что могут надеяться жители Плача? На имитацию жизни.
Разве она жила иначе?
Что она тут делает, в этом доме, в этом сне? Если бы ей хотелось заслужить похвалу Миньи, она бы не сдерживалась, а использовала нежность и горе Хайвы против нее. В арсенале Сарай было множество ужасов. Она сама была арсеналом ужасов. Все эти годы девушка собирала кошмары – но где еще их хранить, если не в себе? Она чувствовала их всем своим естеством – каждый образ, картину испуга и плохого предчувствия, стыда и потрясения, страдания, кровопускания и агонии. Поэтому Сарай больше не осмеливалась мечтать: ведь в своих снах она была, как любой другой мечтатель, во власти собственного подсознания. Когда она засыпала, то была уже не волшебницей или мрачной поработительницей, а просто спящей девочкой, не владеющей своими страхами.
В детстве Сарай без колебаний наполнила бы сон Хайвы жуткими видениями ее мертвого брата. Она заставила бы его умирать сотней способов, каждый отвратительнее предыдущего. Или же превратила бы мальчишку из милого воспоминания в хищную нежить, которая толкнула бы сестру на землю и впилась зубами в ее череп, после чего девочка проснулась бы с криком на устах.