— А тебя?
— Я уже был в хижине. И буду там снова. Я все пойму правильно.
Пэриш был сменным поваром в мясном ресторане на Чепл-хилл, пока одна посетительница в его смену не скопытилась.
— Ну положил я арахисовое масло в соус чили. Ну и что? Это проверенный временем загуститель.
Представляешь, у одной сучки из миллиона оказалась аллергия на это масло и муж — сенатор штата. Теперь ее именем даже закон назвали. Слышал когда-нибудь о законе ЛуЭнн? Закон о безопасности питания. На самом деле это анти-арахисово-масляной закон. Который, если посмотреть с исторической точки зрения, ведь арахис и его методы использования исследовал черный ученый, этот самый закон ЛуЭнн — просто-напросто расистский. Если спросить меня. Но меня ведь никто не спрашивает. Меня никто никогда не спрашивает. Уж готовкой-то на хлеб зарабатывать меня точно не просят. Уже не просят. Кому нужен большой страшный чили-убийца? Вот тогда это все и началось. Герыч, вискарь, алименты, сифак.
— Похоже на песню.
— Да уж, та еще песня. А теперь шевелись, рагуёк. У Папочки есть новая лопаточка. Шлеп-шлеп.
Забавно, даже полные психи бывают вполне вменяемыми те несколько минут, когда выдают свои секреты.
А потом — ночным рейсом на остров Полоумия.
Сегодня после Первого Зова я добрый час просидел на трансопажити. Закрыл глаза и постарался достичь мирной ряби королевства, которое Генрих называет бездерьмовой зоной. Славное местечко, пока мою пустоту не погнал в три шеи вор чужих жен Уильям.
Ноги в руки, ать-два.
Я познакомился с Уильямом в студенческой общаге верхнего образования. Он выхарил себе сдвоенную комнату чуть дальше по коридору — эдакую шикарную опиекурильню, украшенную батиками работы серийных маньяков и масляными портретами знаменитых французских марксистов, которые он писал по черному бархату. В то время он полагал себя каким-то там концептуалистом. Все было концептом. Каждый концепт легко поддавался расчленению. Ему нравилось прослеживать панк-рок вплоть до эпохи Лютера, разгуливать в пользованных париках.
Я однажды спросил его, кем он, черт возьми, себя считает.
— Гангстером случайности, — объяснил он.
Он был моим героем, и за свое восхищение я получал право первой ночи с теми женщинами, которых он трахнул и бросил. Моя работа, как я себе это представлял, заключалась в том, чтобы ублажать их, пока не дойдут до какой-то недоуменной озлобленности, после чего они меня еще немного потретируют, как заместителя Уильяма, а потом дадут пинка под зад.
В то время это казалось мне похвальной системой.
Когда-нибудь Уильям и его жестокое симпатичное личико станут известны на весь мир — в этом я был уверен. Художник, философ, провокатор — все эти мелкие обозначения ограничивали всю его силу. Я решил, что буду следовать за ним и стану свидетелем его расцвета, буду его чертовым Босуэллом: