Когда я проснулся, у окна стоял Лем Бёрк. Он давил прыщи на своем небритом подбородке, выпуская гной на солнечный свет, и пофыркивал, что я воспринял как эмпирическое ликование.
— Прорыв? — спросил я.
Лем щелчком отправил слякоть своих пор на оконное стекло.
— Доброутро.
— Никогда бы не подумал, что встречу тебя снова, — сказал я.
— А сколько ты об этом думал?
— Ты здесь с мамой?
— Она решила крутнуть с Венделлом, — сказал он. — Похоже, западает на гуру.
— Нам всем нужна любовь, — сказал я.
— Дерьмо собачье, — сказал Лем. — Нам всем нужно дерьмо собачье.
Мне было жаль парня. Рожденный в словесном поносе, он болтался от одного уродского приюта до другого. Такой понимающий, но что он понимает? Эстелль однажды заявила, что он получил домашнее образование. Думаю, это означало, что она купила ему пару книжек-раскрасок и оставила разговаривать с самим собой.
— Я должен отвести тебя в группу.
Лем отвел меня вниз в просторную залу. Люди в пижамах сидели на реечных стульях. Там был и Вен в свитере с крохотными аппликациями зверушек.
— Меня зовут Вен, — сказал он, — и я сегодня чувствую то, что чувствую.
Я сел на стул и оглядел это скопище боли, опухших глаз и огнеупорной ваты.
В зале стоит стол для игры в аэрохоккей, й когда я не слишком занят чувствованием того, что чувствую, я играю в него с Лемом — три-из-пяти на пончики суточной свежести, которые дневная сиделка Дональд тырит для нас из кафетерия. Кадахи и я, бывало, играли в точно такой же, он стоял у его отца в подвале, пока мальчишки Торнфилда не раздолбали столярным молотком. Мир полон раздраженных неудачников. Некоторые даже выигрывают озлобленно. Я же всегда любил звук, с которым разогреваются эти малышки, — как этот аэ- рохоккейный воздух выдувается в дырочки.
Лем выступает под псевдонимом Крага, а я — Рип Ван Винки, наверное, потому, что в моей шевелюре появилось несколько седых прядей. Сегодня на кону стояло печенье с кокосовой крошкой, но игру сорвало незапланированное покаяние. Выставили скамьи сопереживания. Строем вошли зомби в пижамах.
— Я чувствую меньше, чем сегодня, — сказал Вен, теребя пушистого носорожика на своем рукаве. — Мой монстр стыда воспрял от глубокого сна.
Как только он это сказал, тонкий острый луч боли пронзил меня.
— Стив, — сказал Вен, — у вас все в порядке? Вы же весь трясетесь.
— Я в порядке, Вен, — отозвался я.
— Мы все знаем, что это значит, — сказала женщина рядом со мной.
Эстелль Бёрк. Освистанная балерина. Она остервенело грызла заусенец на большом пальце.
— Ничего это не значит, — сказал я. — Вот надо это делать прямо сейчас?