— Итак, — решительно начал Уильям, — что привело вас в Тенакилл? Не то чтоб мы не рады были вас тут видеть. Особенно, как ты понимаешь, с учетом всего. То есть ты действительно держишься, жмешь на газ, да? В смысле, под давлением. Давлением твоей болезни. Как твоя болезнь, ничего?
— Не особо, — сказал я.
— Что не особо?
— Я не особо жму на газ. Я жму на тормоз. Улавливаешь? Какой круг делаешь после того, как гонка закончилась?
— Круг почета?
— Нет, другой, — сказал я.
— Охлаждение, — выдала Мариса.
— Вот именно, — сказал я, — охлаждение. Моя гонка закончилась. Понимаешь, о чем я тут говорю?
— Ух ты, — сказал Уильям. — Впечатляет. То есть не впечатляет. То есть впечатляет со знаком минус. Тебе деньги нужны? У меня есть деньги.
— Я знаю, что у тебя есть деньги.
— Мне кажется, это уже все знают, — заметил Уильям, — моя прижимистость известна гораздо меньше. Но кое-что я готов для тебя сделать. Наличные. Чек. Назовем это ссудой, но только чтобы как-то назвать. Послушай, ты же мой друг. А друзья — это на всю жизнь. Или пока дружба не закончится. Но дружба все равно тут ни при чем. Это я понимаю. Куда подевались мои очки?
— По-моему, не нужны ему деньги, — сказала Мариса. — Правда?
— Правда, — сказал я.
— Мне кажется, он хочет чего-то большего. Я права?
— Права, — сказал я.
— Нечто большее, чем просто деньги, для меня сейчас слишком, — сказал Уильям.
Я отхлебнул капуччино и, поперхнувшись, выплюнул обратно в чашку.
— Это не кардамон, — сказала Мариса.
— Похоже на кровь, — сказал Лем.
Мне отвели гостевую комнату.
«Комнату вины», как, я слышал, из холла ее назвал Уильям. Над шепотом ему бы еще поработать.
Его инвестиционный портфель в полном порядке, сказал он, даже после «жестокого апреля», этой биржевой паники прошлой весной, так что о расходах мне волноваться не стоит. Кроме того, у него состоялся небольшой разговорчик с Леоном Голдфарбом. Договоренности по облегчению кое-каких индивидуальных и коллективных тягот будут заключены в ближайшем будущем.
— И что это значит?
— Это ты мне скажи, — сказал Уильям. — Похоже на еврейские разговорчики.
— Полегче, — сказал я.
— Не будь ребенком, — сказал Уильям. — Мой дядя прятал жидов в Роттердаме.
— Ты не рассказывал.
— А ты не спрашивал.
— В какой период войны это было?
— Какой еще войны? Это было в начале семидесятых.
Комната вины была хорошей комнатой.
Мне выдали свежие цветы, свежее постельное белье, свежие фрукты, аудиокассеты с приливами и тайфунами, водопадами, бурями — естественными звуками для того, чтобы подтвердить собственный статус капельки в нескончаемом ливне. Мне выдали спутниковое телевидение, универсальный дистанционный пульт, даже диктофон для записи прощальных слов — на случай, если меня подведет рука.