— Моя куколка-доченька.
— Чего?
— Помню.
— Как ты думаешь, высокая температура не дала никаких осложнений на мозг?
— Чего?
— Иногда мне кажется, что я не такая умная, как надо.
— Ты почти гений, Фиона.
— И вот с этими почти мне приходится жить каждый день моей жизни.
— Прости, детка, но мне кажется, что у тебя все хорошо.
— Папочка, когда ты умрешь, я на тебя так, блядь, разозлюсь. Знаешь, да? Таков механизм беды или типа того, но я собираюсь по-настоящему ненавидеть твои долбаные потроха еще какое-то время. И не справлюсь с этим еще очень долго. Лема я уже предупредила. Он не против. Лем удивительный, папочка. Большое спасибо, что ты привел его ко мне. Он как астронавт внутреннего космоса. Он дрейфует по дальнему космосу своего сознания, как никто другой из всех, с кем я была раньше. Папочка, ты же понимаешь, что я имею в виду, когда говорю «с кем я была»? То есть, конечно, ты понимаешь. Но с эвфемизмами еще такая штука.
Большинство их стоит понимать буквально. Ха! Забавно. Но я вот о чем, папочка: ты когда-нибудь представлял меня с кем-нибудь? Я знаю, что у отцов с дочерьми должна быть такая связь, то есть я знаю, что у них она есть, даже когда мне было отчужденнее некуда, и меня нужно было запирать за это в Школе, — даже тогда я чувствовала эту связь, папочка, и я думаю, мы достаточно взрослые люди, чтобы допустить в данной связи наличие сексуального аспекта, папочка, но дальше этого места люди не заходят, правда? Очевидно, по вполне разумным причинам. Но ты в самом деле когда-нибудь представлял себе это? Например, как мне лижут киску, а? Или крутят сиськи? А раком? А потеребить клитор? Представлял, папочка? Какие-нибудь из этих чудесных картинок проносились перед окошком скафандра твоего внутреннего астронавта? Я на коленках, а в воздухе надо мной, как волосатый цветок, — чей-то большой хуй, чей-то огромный безымянный инструмент для ебли, который протискивается в мою тугую влажную, почти-гениального-калибра пизденку, а я стону и сопротивляюсь, стону и сопротивляюсь…
Я нежно взял ее за руку.
— Ай.
— Не совсем, — сказал я.
— Я буду ненавидеть тебя, когда ты умрешь, папочка. Это факт. Ты сможешь жить с этим?
— Фиона, — сказал я.
— Я тебя уже ненавижу. Почему тебе надо быть таким плохим отцом?
— Я был не так уж плох.
— Ты был менее чем плох, а это еще хуже. Мне пятнадцать долбаных лет. Что я буду делать без моего ебанутого папочки?
Она потянулась ко мне под одеялом.
— Твои часы, — сказала она, — когда ты умрешь, я их срежу и буду хранить в своей балетке.
— Фиона, — взмолился я, — прекрати!