— Понимаю, — медленно сказала Даша. — Почему ты никогда раньше не рассказывал о себе?
— Рассказывать тут нечего, — жестким тоном ответил Денис, наливая себе и ей джина. — Не у всех отцы банкиры. Знала бы ты, из какого дерьма мне пришлось выбираться! А, да что там говорить! Не надо было нам с тобой встречаться. Из-за меня у тебя сплошные неприятности…
— Дурак, — повторила Даша.
— То-то, что дурак… Нищий дурак, и вдобавок почти что мертвый. Ну, так за что выпьем?
Даша немного помолчала, глядя в стол, потом положила в пепельницу дымящийся окурок и подняла на Дениса огромные, полные непролившихся слез глаза.
— За любовь, — твердо сказала она. — Не бойся, любимый, я все решу. Помнишь, как мы мечтали завести домик на Золотом Берегу? Чтобы сразу за верандой было море и чтобы засыпать под шум волн… Вот увидишь, все это у нас с тобой будет. Ты только верь мне, слышишь? И скажи, что ты меня любишь. Только хорошо скажи, чтобы я поверила.
— Да, — хрипло сказал Денис. — Я тебя люблю, Дарья. Больше жизни.
— За любовь! — торжественно провозгласила Даша, поднимая стакан.
Они чокнулись и выпили, а потом Даша подняла Дэна с табурета и, бережно, как больного, придерживая за талию, отвела в постель.
В ту ночь они любили друг друга, как в первый раз, а может быть, как в последний — кто знает? Денис Юрченко уснул, так и не разобравшись в этом сложном вопросе до конца, а Даша не спала до самого утра — до тех пор, пока за опущенными жалюзи не взошло солнце, а внизу под окнами не загромыхал подъехавший к соседнему дому фургон молочника. К этому моменту решение уже было принято, и Даша Казакова наконец уснула безмятежным сном человека, которому не о чем волноваться.
* * *
Павел Пережогин, за которым до сих пор сохранилось прилипшее в детстве прозвище Паштет, игнорируя запрещающие знаки, подогнал свой новенький «Шевроле» к самым дверям пассажирского терминала, лихо тормознул и заглушил двигатель. Бросив взгляд на массивный золотой хронометр, отягощавший его левое запястье, Паштет удовлетворенно кивнул: до приземления парижского борта оставалось ровно пять минут. Пережогин всегда и везде поспевал вовремя — сказывался богатый опыт многочисленных «стрелок», на которые нужно было приезжать не раньше и не позже, а точно в назначенный срок, минута в минуту. Опоздаешь — решат, что занесся не по чину, и запросто могут угостить пулей, а приедешь заранее — подумают, что готовишь какое-то западло, и опять же начнут шмалять почем зря. Братва — народ нервный, особенно когда речь идет о дележе территории. Не то чтобы Паштет кого-нибудь боялся, но считал, что спорные вопросы лучше решать миром. Мир требует соблюдения вежливости, а точность — она как раз и есть вежливость королей…