– Ты зайдешь или мне надеть пальто?
– Я здесь подожду. Я не убегу. Честно.
– Ладно. – Милли неуверенно улыбнулась.
Через минуту она вышла, накинув серое пальто.
– Куда пойдем? – Милли порылась в сумочке, вытаскивая ключи от машины.
Есть мне совершенно не хотелось.
– Не знаю. В любое место, куда хочешь ты.
– В любое место?
– В любое, куда мы можем попасть.
Милли посмотрела на тротуар, потом приподняла голову, из-под челки взглянула на меня и положила ключи обратно в сумочку.
– Я хочу поужинать в «Уэйверли-инне».
Теперь я удивленно на нее уставился. «Уэйверли-инн» в Вест-Виллидж, на Манхэттене. Я взглянул на часы. Время – шесть, значит в Нью-Йорке семь. Место для прыжка рядом с «Уэйверли-инном» я не помнил, зато помнил одно в десяти минутах ходьбы.
– Мне придется поднять тебя на руки, – объявил я.
Милли захлопала глазами, закусив верхнюю губу, потом сказала:
– Ладно, что мне делать?
Я встал у Милли за спиной и обнял ее за талию. Ее волосы оказались у самого моего лица, я чувствовал ее запах. Я замер на несколько секунд, пока Милли не начала ерзать. Тогда я поднял ее на руки и прыгнул к Триумфальной арке в Вашингтон-сквер-парк. Я отпустил было Милли, но потом снова обнял: у нее подкосились ноги.
Я подвел ее к скамейке в паре ярдов от арки.
– Ты как, ничего?
– Извини меня, – отозвалась Милли.
Вытаращив глаза, она смотрела то на арку, то на здания, то на улицу.
– Я знала, что ты так можешь, но не знала, что сделаешь. Если ты понимаешь, о чем я.
– Теоретические знания в контрасте с уверенностью. Понимаю, можешь не сомневаться. Еще понимаю, что потом ты начнешь сомневаться, хотя только что прочувствовала.
В Нью-Йорке было холоднее, чем в Стиллуотере, здесь уже подмораживало, и немногочисленные посетители Вашингтон-сквер-парка шагали быстро. Только пятница есть пятница, и жизнь в Вест-Виллидж кипела.
Милли медленно поднялась и спросила:
– Куда теперь?
Я повел ее вдоль границы парка. По пути Милли спросила про похороны, и я ответил, что все прошло нормально. Пожаловался на пастыря и рассказал про маминых подруг. Потом объяснил, что сделал с папой, когда тот появился на службе.
– Теперь я чувствую себя виноватым.
– Почему?
– Не знаю. Чувствую, и все.
Мы свернули на Уэйверли-плейс, и Милли после недолгого колебания проговорила:
– Твой отец плохо обращался с вами обоими, но, по-моему, ты понимаешь, что он тоже способен горевать. Понимаешь, что он по-своему любил твою маму. Гармоничными их отношения точно не назовешь, но ты винишь себя в том, что лишил его возможности скорбеть.
– Пусть скорбит подальше от меня! – выпалил я и понизил голос: – Наверное, ты права. Или же я виню себя в том, что бросил папе вызов.