– Нет, не в курсе, – покачал головой я.
– Альдегиды замещают нейромедиаторы, и, если резко бросить пить, остаешься без передатчиков нервного импульса, без химических искорок. Такой человек бьется в судорогах и умирает. Ты часто видишься с отцом?
– Нет, – ответил я. – Не часто.
– Ему нужно лечиться. По-моему, он сам это понимает, но не может сделать последний, самый трудный шаг.
Я промолчал, хлебнул кофе, потом спросил:
– Что заставило тебя обратиться за помощью?
– Многое, – смущенно ответила Сью. – Заначки спиртного. Пьянство в школе. Галлюцинации. Ну, как на вечеринке, когда ты приходил. Ты ведь приходил ко мне на вечеринку?
– Да.
– Вот, и мне почудилось, что ты вылетаешь из окна ванной.
Я уставился на Сью.
– Не смотри на меня так. Я понимаю, что это безумие.
У меня загорелись уши.
– В общем, я хочу извиниться за то, как вела себя тем вечером. Я была сильно пьяна. Сейчас мне приходится много извиняться. Мы называем это «Девятым шагом».
Я аж кофе подавился. «Девятый шаг»?
– Моя мама не была алкоголичкой, – начал я, когда смог нормально дышать, – но она как раз проходила «Девятый шаг» со мной, перед тем как улетела в Европу. Перед тем, как погибла.
– Да, – кивнула Сью. – У «Ал-Анона» та же программа «Двенадцать шагов», что у «Анонимных алкоголиков». Я лежала в больнице, когда твоя мать погибла, но родители рассказали мне. Я очень расстроилась.
– Угу.
– Надеюсь, я не наболтала лишнего. – Сью вздохнула. – О лечении могу говорить без конца. Это как религия, а я – новообращенная.
– Я ничуть не против. Пожалуйста!
Мы вспомнили общих знакомых, и Сью собралась уходить.
– Я рада, что встретила тебя.
– И я рад, – искренне проговорил я.
Сью ушла, а я остался смотреть на пустую чашку. Интересно, агенты АНБ до сих пор караулят у отцова дома?
В «Дэйри куин» возле туалетов есть таксофон, но мне нравилось сюда приходить. Это приятная часть моего прошлого. Если позвонить отсюда, АНБ начнет караулить здесь в надежде на мое возвращение. Я вышел на улицу, к мусорному баку, и прыгнул на автовокзал Станвилла.
Маленький зал ожидания с торговыми автоматами, казалось, не изменился за полтора года с моего побега в Нью-Йорк. Грусть и страхи того времени пропитали зал, облепили стены, витали в воздухе. Я подошел к таксофону и вставил двадцатипятицентовик.
Отец взял трубку после двух гудков.
– Алло!
По раздраженному голосу я понял, что ему нужно выпить.
– Привет, папа!
Домашние звуки, которых обычно не замечаешь, стихли, и я остро почувствовал их отсутствие. Мне стало еще грустнее.
– Пап, можешь не закрывать трубку рукой. Они умеют отслеживать звонки.