Она села рядом со мной:
— Эта ночь не означала, что я не уеду.
— Я думал, что она всё же что-то значила.
— Она значит для меня больше, чем я могу передать словами. Но она не стирает прошлого, не отменяет данных мною обещаний. Не отменяет моей веры и накладывает на меня определённые обязательства.
Звучало всё это неубедительно.
— Вера? Диана, не вешай мне лапшу на уши. Ты ни на грош не веришь во всё это дерьмо.
Она встала. Насупилась:
— Может, и не верю. Но, может, мне надо быть рядом с кем-то, кто верит.
* * *
Я упаковался до возвращения Джейса и Саймона. Диана с крыльца следила, как я захлопнул багажник.
— Я позвоню тебе, — сказал она.
— Позвони, — ответил я.
Четыре миллиарда лет от Рождества Христова
Вo время очередного приступа я разбил ещё одну настольную лампу. Этот случай Диане удалось скрыть от персонала. Постельное бельё она через день меняла у двери, не впуская горничную, чтобы та не заметила моего состояния и чтобы я не угодил в местную больницу, где запросто мог оказаться в эпидемиологическом отделении рядом с каким-нибудь холерным или малярийным пациентом.
— Меня беспокоит, что может случиться в моё отсутствие, — сказала Диана.
— Как-нибудь о себе позабочусь.
— А если приступ?
— Тогда останется надеяться на везение. Тебе надо куда-то?
— Обычные дела. Но мало ли что… Или я по какой-нибудь причине не смогу вернуться вовремя…
— Из-за чего, например?
Она пожала плечами:
— Мало ли… Не знаю, что может приключиться.
Но тон её выдавал: она прекрасно знает.
Однако я не настаивал. Единственно чем я мог улучшить ситуацию — быть паинькой, слушаться.
Пошла вторая неделя моей обработки. Приближался кризис. Марсианское средство накапливалось в крови и в тканях, достигая некоторого критического уровня. Даже когда приступы проходили, я чувствовал себя ослабленным, дезориентированным. Чисто физические воздействия тоже не сахар. Ломота в суставах, желтуха. Сыпь и зуд, если зудом можно назвать ощущение отдираемой кожи, снимаемой послойно, до мяса. Ночью я спал часа по три-четыре, пять часов — мой личный рекорд; просыпался в каше из частиц отслоившейся кожи, которую Диана отчищала от запятнанной кровью простыни, пока я отсиживался в прикроватном кресле, с трудом в него перебравшись.
Я уже не доверял и самым светлым своим моментам, потому что зачастую галлюцинации подсовывали мне иллюзию полной ясности, чёткости и определённости, а мысли, слова и образы памяти заклинивались, как рычаги потерявшего управление автомобиля.
Ох и худо же мне было… Но ещё хуже приходилось Диане, убиравшей за мной и выносившей судно, когда я был не в себе. В каком-то смысле она возвращала долг, потому что я дежурил возле неё, когда она переживала то же самое. Но это было много лет назад.