Искренно были огорчены моим уходом учащиеся студии.
«Мы без вас и в Отдел ходить не будем, а вы уж позвольте когда к вам забежать хоть поглядеть на вас», — говорили рабочие и работницы. (Действительно, вскоре после моего ухода студии за отсутствием учеников прекратили существование.)
Но никто не был так удивлен моим поступком, как комиссар печати, тотчас, конечно, усмотревший в этом нечто подозрительное.
— Что это значит? — вызвав меня к телефону, спросил он. — Мне сообщили, что вы покинули Экспедицию.
— Да.
— Вы собираетесь уехать из Ленинграда?
— Пока — нет.
— Почему же вы ушли?.. У вас есть в виду что-нибудь более выгодное?
— Напротив — менее выгодное, но я предпочла уйти, пока меня не попросили об этом.
— Разве вам что-нибудь говорили по этому поводу в фабкоме? Отчего же вы не сказали мне?
— Никто и ничего не говорил, а заставило меня поступить так преследование вами интеллигенции.
— Вы-то при чем здесь? Пока вы ведете себя по отношению к нам прилично, вас это не касается. Я уже не раз говорил вам об этом.
— Да, но в любой момент может коснуться, потому что понятия о «приличиях» у нас с вами слишком различны. Какой-нибудь мой faux pas (ложный шаг. — Примеч. ред.) мог бы показаться столь «неприличным» по отношению к коммунизму, что я не только потеряла бы место, но и свободу.
— Странно, что вы до сих пор не делали таких «ложных шагов», а теперь вдруг не ручаетесь за себя… На что же вы будете жить?
Я пояснила комиссару, добавив:
— Подмостки — область менее рискованная, чем постоянное, непосредственное общение с рабочими, поэтому я избрала ее, попутно, конечно, продолжая заниматься литературой.
— Дело ваше… Во всяком случае, программы устраиваемых вами вечеров вы, как и до сих пор, доставляйте для просмотра мне, прилагая к ним также то, что предполагаете читать.
— Но ведь эстрада — не ваша область.
— Мало ли что. Рассуждая так, вы вообще не должны были предъявлять мне программы и особенно с тех пор, как я не состою гласным представителем печати, но вам ведь известно, что все, относящееся к той или иной форме агитации и пропаганды, остается по-прежнему в моем ведении. Почем я знаю, что вам вздумается… Может быть, вы станете пропагандировать с подмостков какие-нибудь вредные нам идеи.
— В стихах?..
— Отчего же?.. Это еще действеннее, чем в прозе, потому что талантливые и хорошо прочитанные стихи запечатлеваются в памяти лучше.
— Хорошо, я буду доставлять вам программы и свою «пропаганду».