Большинству из них жилось нелегко: в промежутках между спектаклями и репетициями, подготовкой роли и беганьем зачастую через весь город по частным урокам приходилось выполнять все домашние работы вплоть до колки дров и мытья танцевальных костюмов.
Приглашения выступать на подмостках кино, в дивертисментах за три-четыре фунта хлеба ценились ими больше, чем за деньги, но получить «хлебный» ангажемент было нелегко, и им дорожили даже артистки с большими именами.
Наступил октябрь. К Петрограду приближалась армия Юденича, коммунисты усиленно готовились к сопротивлению, население ликовало и злорадствовало. В Экспедиции чувствовался большой подъем, и только партийные были встревожены.
— Придут, тогда уж похлопочите за нас, чтоб не повесили; вы ведь знаете, какие мы коммунисты и почему вошли в партию, — шутливо, но не без тревоги говорило мне мое начальство.
Так как Петроград объявили на осадном положении и телефоны всюду были выключены, я попросила председателя посодействовать включению моего.
— Это совершенно невозможно, — ответил он. — Они выключены не только у вас, но даже у многих наших партийцев.
Мне удалось добиться от него только удостоверения в необходимости постоянных телефонных сношений с Экспедицией.
С этой бумагой я отправилась на телефонную станцию, где узнала, что для включения необходимо особое распоряжение петроградского коменданта, выдаваемое лишь в случаях исключительной важности.
Вернувшись в отдел, я рассказала о своей неудаче, и один из присутствовавших там случайно рабочих, совсем темный и искренно ненавидевший «господ», поучительно заметил:
— Еще бы! Это не прежнее время, когда генералы, да цари бабских капризов слушались: нонче власть твердая.
Эта фраза меня очень раздосадовала, и, чтобы доказать обратное, я тотчас по возвращении домой отправила Лилиной письмо. В нем я говорила, что, желая прочесть рабочим Экспедиции ряд популярных лекций по русской литературе, имею надобность в постоянных телефонных переговорах с фабричным комитетом и прошу ее распорядиться о включении моего телефона.
На письмо ответа я не получила, и на станции мне сказали, что распоряжения о включении не было.
— Бросьте хлопотать, товарищ, все одно ничего не выйдет, только подозрение на себя наведете, — благожелательно посоветовал мне начальник военной охраны станции.
Но я не «бросила», а направилась в Смольный к комиссару печати.
Я застала его в очень дурном настроении, и, услыхав в чем дело, он резко ответил:
— За какого идиота вы принимаете меня, чтобы я стал содействовать сейчас включению вашего телефона? Да в случае победы белых вы первая накинули бы веревку на мою шею.