«Первый в мире легальный Институт висельников» — именуют СССР родители, не могущие примириться с мыслью, что бегство из дому их детей в советские учреждения (ныне особенно в «детколхозы») не преследуется, а всячески поощряется властью приемом «беглецов» на казенное иждивение, что сыновей их увлекают не подвиги героев, а карьера шпионов и разбойников, притом не романтических, почти всегда признававших душу и Бога, а тех висельников, единственной святыней которых являются материальные блага.
XLIII. Еще среди писателей
Необычайно гордящаяся созданными ею «Домами ученых», советская власть в действительности подарила этим значительно меньше, чем взяла. Притом попасть в такой «Дом» можно лишь по очереди, зависящей от соображений коммунистического начальства, и зачастую известные ученые и писатели ждут отдыха месяцами, а родственный или знакомый тому же начальству дантист, аптекарь и другие «работники умственного труда» попадают в санаторий мгновенно.
Порядки одного из таких учреждений описал гостивший там (ныне находящийся в Берлине) профессор С.:
Ты знаешь край, где властвует Державин
[94],
Но не Мурза и не царей певец,
А кто кричит, что каждый будет равен,
Что прошлому неравенству конец.
Для избранных там стол стоит отдельный,
Где потчуют их семгою, икрой;
Томись, мой друг, тоскою беспредельной:
Коль нет «руки», ты будешь там чужой.
И все же и эти избранники также, конечно, пользовавшиеся пайками КУБУ, не получали даже приблизительно того, чем владели раньше без затраты энергии и времени, требовавшихся теперь на дежурства в очередях и доставку на дом на собственных плечах мешков с мукой, сахаром и другими примитивными продуктами.
Но так как семейным все же не хватало выдаваемого, приходилось еще подрабатывать спекуляцией или пускаться на самые фантастические предприятия.
Получавший академический паек, состоявший лектором созданного большевиками «Института живого слова», пользовавшийся комнатой в созданном ими же «Доме искусств»[95], Владимир Пяст[96] устроился было агентом на проценты со сделок в «Госпосреднике». Для начала ему поручили продать корову — дело по тем временам выгодное, но за неопытностью продавца сорвавшееся и закончившееся после всех его хлопот только тем, что над ним подсмеивались:
Корова и — поэт… Что общего меж ними?
Однако же СР
[97] скрестила их пути,
И много светлых дум и радужных мечтаний
Будила «Машка» в нем до вечного «прости».
Об этом всегда оборванном и голодном лекторе советского учреждения со столь пышным наименованием какой-то шутник сказал: