Когда я сокрушалась о дне испытания,
о дне испытания, мне сужденном,
возложенном на меня, вся в слезах,
о дне испытания, мне сужденном,
возложенном на меня, всю в слезах, на меня, царицу.
Хотя я трепетала перед этим днем,
этим днем испытания, мне сужденным,
возложенным на меня, вся в слезах,
этим жестоким днем, мне сужденным, —
я не могла бежать от его неотвратимости
[124].
И вот — мне открылось: нет счастливых дней в моем царствовании,
нет счастливых дней в моем царствовании.
Хотя я трепетала перед этой ночью,
этой ночью горького плача, мне сужденной,
я не могла бежать от ее неотвратимости.
Ужас гибели, насылаемый словно потоп,
был тягостен мне,
и вот — ночью на ложе моем,
ночью на ложе моем не было снов
даровано мне.
И вот — на ложе моем забвенье,
на ложе моем забвенье не было мне даровано.
Раз (эта) горькая участь
моей стране была суждена, —
как корова к завязнувшему в трясине теленку,
даже если бы пришла я помочь ему выбраться,
я не могла бы вытащить мой народ
Раз (эта) горькая боль
была суждена моему городу,
даже если бы я, словно птица, расправила крылья —
и, (словно птица), полетела к моему городу,
все равно мой город был бы разрушен
до основания,
все равно Ур лежал бы в руинах.
Раз этот день испытания занес надо мной длань —
даже если бы я, плача, вскрикнула:
— Вернись, о день испытания,
(вернись) к (себе) в пустыню! —
этот день испытания
все равно двинулся бы на меня напролом