К середине недели следы нашего присутствия заметны повсюду: дети носят разноцветные бляхи помощника шерифа, разноцветные заколки и круглые сережки, у них – игрушечные машинки, волчки и пазлы, новые платьица и футболки. Детская палата уставлена рядами детских кроваток и кроватей для родителей; все они заполнены. Стоит сладковатый мышиный запах гноя, мочи и болезни. На стене в рамке – пожелтевшая реклама детского питания Gerber: улыбчивое, идеальное личико ребенка в центре большой распустившейся розы с каплями росы на лепестках. Нарисованный от руки зайчик, с веселой улыбкой и длинными ресницами, смотрит со стены около крючков для одежек Тряпичных Энни и Энди[77]. Эта больница, старая и ветхая, содержится в идеальной чистоте, которую наводит множество преданных нянечек. Им платят мало – а иногда и вообще не платят по неделям, – но они продолжают приходить на работу. В том же самом синем платье, в котором она приходила с ребенком на осмотр, мать Исабель кормит свою дочку из пипетки. Рот девочки, теперь нормальный, обрамлен следами тонких стежков. Картонные шины на ее руках не дадут ей расчесывать швы до тех пор, пока они не рассосутся. Когда только можно, врачи используют для швов саморассасывающиеся материалы, потому что они не могут полагаться на содействие родителей, у которых, может быть, не хватит денег, чтобы приехать в больницу еще раз. Мать, не выпуская из рук Исабель, пеленает ее, крепко прижимая к себе. Женщина уже успокоилась и улыбается. На прощание она от души, с чувством, благодарит каждого, а потом возвращается – и благодарит снова. Как только она уходит, нянечки тут же чистят освободившуюся детскую кроватку и меняют на ней белье. Вскоре приходит другая молодая мать с младенцем и устраивает его в этой кроватке. Под вьющимся золотистым хохолком волос на голове девочки выпячивается уродливая опухоль; завтра врачи ее удалят.
Закончив последнюю в этот день операцию, врачи собираются в ординаторской, чтобы переодеться в обычную одежду, и пытаются найти для себя свободное место, чтобы отдохнуть на скамейках и школьных стульях. Некоторые садятся прямо на стол или прислоняются к стене. Мы закончили раньше, чем ожидали: всего половина седьмого. Черные пушки на небе стреляют яркими молниями, дождь идет стеной. Он такой плотный, что, как мы шутим, тут нужен мачете, а не зонтик, чтобы с ним справиться. Никому не хочется бежать под этим ливнем на парковку, чтобы посмотреть, ждет ли нас там водитель в синем микроавтобусе. Схватив рюкзаки и сумки, забитые медицинской одеждой, лекарствами и личными вещами, мы в конце концов мчимся к автобусу и, смеясь, добегаем до него, промокнув насквозь. Мы, все четырнадцать человек, втискиваемся в салон. Поужинав в ресторане в центре города, мы направляемся на дискотеку со сверкающим разноцветным шаром, громкой музыкой, местным пивом и бесконечными песнями. Сегодня мы провели в операционной двенадцать часов и совершенно измотаны. Завтра нас ждут очередные двенадцать часов работы. Стробоскопы, вращаясь и мигая с головокружительной скоростью, омывают танцующих волнами света. Изнуренные дневной работой и переполненные множеством самых противоречивых эмоций, которым трудно дать имя, люди выплескивают свой сдерживаемый гнев в танце. Полночь налетает на нас, как скорый поезд, и мы уходим. Завтра нам опять предстоит увидеть множество лиц, нуждающихся в операциях. К концу недели будут прооперированы больше сотни человек. Изнемогая от усталости, мы загружаемся в микроавтобус. Беззвездная ночь стала еще жарче, хотя раньше казалось, что такое невозможно. Дождь прекратился, но над головой продолжают шипеть снопы света: сегодня здесь праздник в честь местного политика, и фейерверки заполняют небо, как маленькие, идеальной формы медицинские шприцы для промывания ран.