К моему удивлению, он спокойно ответил, глядя на меня своими огромными глазами:
– Я не могу тебе помочь. Боюсь папы.
Ответ его стал такой неожиданностью, что я не нашлась что сказать. Я только кивнула, и пока подбирала нужные слова, на лестнице послышались шаги.
Наблюдатель появился с большой коробкой в руках, заслонявшей лицо.
Я подумала, что коробка – одна из тех, что лежали в багажнике, внутри должны были быть «запчасти». Сверху он положил несколько пакетов из супермаркета. Он поставил коробку на стол с дырками и стал доставать из пакетов и выкладывать на второй стол продукты: чипсы, сэндвичи в упаковке, орешки, сладости и несколько банок с напитками. Одна из банок упала, он нагнулся поднять ее, и тут я заметила, что волосы на затылке у него здорово поредели. Мальчик подошел к столу, переваливаясь, как утенок, готовый к приему пищи.
– Пепси у них не было, извини, – сказал в свое оправдание отец, протягивая сыну банку.
Они ели и пили в нескольких метрах от меня: Наблюдатель – прислонившись к столу, а мальчик – стоя. Время от времени взрослый говорил что-то банальное, а ребенок согласно кивал: миндальные орешки были «очень вкусные и гораздо дешевле», чем те, которые они обычно покупают; футболка Пабло «запачкалась foie»[55], и ее нужно «почистить». Все выглядело настолько естественно, что казалось заранее подготовленным с целью продемонстрировать, что мое присутствие – коленопреклоненной и прикованной к стене – им до лампочки.
Я решила поменять тактику. Вспомнила, что говорил нам Женс о короле Лире. Горделивый король велит дочерям рассказать ему, как они его любят, поставив условие: та, что окажется наиболее красноречивой, получит большее приданое. Две старшие рассыпаются в восхвалениях отца, а младшая, Корделия, которая предположительно любит его больше других, не говорит ничего. Женс объяснял: «Лир, раздосадованный ее молчанием, лишает ее наследства, но весь остаток пьесы неотвязно ходит за ней. Как раз потому, что она молчит, что она – загадка, Корделия становится наваждением Лира, той, кто в самом деле его влечет, его пленяет и, наконец, его разрушает».
В этой зрелой пьесе Шекспир представляет маску Разрушения: молчание и непритворная самоотдача. Я не собиралась разыгрывать никакой маски, однако решила использовать ее структуру. Вначале я придерживалась прежней роли – пока они ели, я продолжала стенать и умолять. Но внезапно замолчала и своим молчанием бросила вызов. Результат: Наблюдатель, заинтригованный, пару раз искоса на меня взглянул. Я тоже посмотрела на него, изобразив легкую озабоченность, а сама изнутри ощупывала языком тот угол рта, на который пришелся удар кулаком. Мне хотелось выглядеть двусмысленной, не слишком простой. Как бы хорошо он ни знал (или думал, что знает), что я – наживка, нужно было показать ему, что дорога ко мне извилиста. Если Вера еще жива, если жизнь ее зависит от моих действий, то, чтобы превратиться в манящую загадку, нужно молчать и перестать притворяться. Что я из себя представляю? О чем думаю? Пусть-ка поломает голову над этими вопросами.