— Ты ведьма, Вася?
Ее язык стал тяжелым, смерти мужчин все еще отдавались дрожью в ее теле. В ней не осталось лжи, выдумок.
— Не знаю, братишка, — сказала она. — Я даже не знаю, какие ведьмы. Но я никому не хотела зла.
После паузы он сказал:
— Не думаю, что ты поступила верно, Вася. Греховно женщине так одеваться, и ты зря перечила отцу.
Он снова замолчал. Васе казалось, что он думает о том, как сам перечил отцу.
— Но, — медленно добавил он, — ты была смелой, далеко забралась. Я не виню тебя, дитя. Правда.
Слезы подступили к горлу, но она сглотнула их.
— Давай, — сказал Саша. — Попытайся уснуть, Вася. Ты поедешь с нами в Москву. Оля скажет, что с тобой сделать.
«Оля», — Вася взбодрилась. Она увидит Олю. Она помнила добрые руки и смех сестры.
Вася сидела напротив брата на койке рядом с глиняной печью. Саша развел огонь, и комната медленно нагревалась. Вдруг Вася захотела укутаться в меха и уснуть.
Но она задала последний вопрос:
— Отец любил тебя. Он хотел, чтобы ты вернулся. Ты обещал мне вернуться. Почему не сделал этого?
Ответа не было. Он занялся огнем, может, не услышал. Но для Васи тишина казалась густой от сожалений брата, что он не высказал.
* * *
Она спала, и сон был зимой, был болезнью. Во сне снова умирали люди, кричали или терпели, их внутренности были темными камнями на снегу. Фигура в черном плаще стояла рядом, спокойная, знающая, отмечающая смерти.
Но в этот раз знакомый жуткий голос заговорил в ее ухо:
— Бедный король зимы пытается сохранить порядок. Но поле боя — мое царство, он приходит лишь собрать, что осталось.
Вася развернулась, за ее плечом лениво улыбался одноглазый Медведь.
— Здравствуй, — сказал он. — Нравится моя работа?
— Нет, — охнула она. — Нет…
Она побежала, безумно скользя на снегу, спотыкаясь на ровном месте, падая в бесконечную белизну. Она не знала, кричит или нет.
— Вася, — сказал голос.
Рука поймала ее и остановила падение. Она знала форму ладони с длинными пальцами, с цепкими пальцами. Она подумала:
«Он пришел за мной. Мой черед», — и начала извиваться.
— Вася, — сказал он ей в ухо. — Вася, — в том голосе была жестокость, зимний ветер и старый свет луны. И грубая нотка нежности.
«Нет, — подумала она. — Нет, не нужно добра ко мне».
Но, хоть она так думала, пыл угас. Она не знала, спит или нет, прижалась лицом к его плечу и разрыдалась.
Во сне рука робко обвила ее, и его ладонь прижалась к ее голове. Ее слезы сочились ядом из раны от воспоминаний. Она притихла и подняла голову.
Они стояли вместе в тесном пространстве, озаренном луной, деревья спали вокруг. Тут не было Медведя, он был скован и далеко. Мороз сделал воздух серебряным. Она спала? Морозко был частью ночи, его ноги были босыми, его бледные глаза были встревоженными. Живой мир колоколов и икон, меняющихся времен года казался сном, а демон холода — настоящим.