Мария тихоньно смеется гортанным смехом.
– Мария, – зовет Мадделена в церкви. Нездорово-желтые глаза Марии обращаются на звук, и она распахивает рот. Из самого горла начинает раздаваться громкое и отчетливое тиканье часов.
Чувствуя себя загнанным в мышеловку, нельзя не испытать отчаяние.
– Я хочу жить. Я столько всего узнал. Прошу, прости меня.
Мария склоняет голову набок, смотрит вверх и прикладывает палец к подбородку. Как будто всерьез обдумывает мое предложение.
Тик-так.
– Пожалуйста, – продолжаю я. – Помилуй хотя бы Бекс. Ребекку Лоусон. Она ни в чем не виновата.
Прости, Шерилин. Мне очень жаль, но у меня остаются считаные секунды, чтобы вымолить поблажку.
Мария отвечает, и тиканье умолкает.
– Я тут ни при чем. Хотя не скрою, было весело. Слышал, как ее кости хрустели в трубах? Раздробленные кости Бекс…
От тошноты, от слепой ярости на глаза накатывают слезы. Я протягиваю руку за спину и шарю там в поисках потайного отделения рюкзака.
Глаза Марии блестят.
– Конечно, мой малыш Антонино хотел убить тебя. Но этого я не могла допустить. Но своим питомцам нужно иногда подбрасывать косточку.
Потайной карман под моими пальцами оказывается пуст.
Мария хихикает:
– Больше ты Тони не увидишь. Я отправила его гулять по истории в обратном направлении. Ну и весело же ему будет.
С другой стороны, чем мне помогла бы эта дубинка? Я бы только причинил вред тринадцатилетней девочке, внутри которой расселась эта тварь.
Впрочем, нет.
Нет. Я дал себе слово больше не врать вам. Я не боюсь причинить вред бедной невинной Марии Корви. Я просто боюсь – точка. Это тот страх, который испытываешь, заглянув в блестящие глаза сущему злу. Тот страх, который расползается теплой мокрой лужей по твоим джинсам, а ты даже не замечаешь этого.
Мария сует руку в карман комбинезона и вынимает дубинку.
Ты не это потерял? Ах, негодник.
Внутри меня все сжимается, и я пячусь от нее. Мария не отступает и с ехидной улыбочкой на лице прячет дубинку в карман.
Водоворот моих мыслей безумен и порожден скорее отчаянием, чем логикой. Я понимаю, что Мария создала Аю, воспользовавшись общей силой наших эго. Но вдруг, если я смогу вернуть Аю, намеренно разбудить ее, она защитит меня. Вдруг я смогу обернуть создание Марии против нее.
– Я само совершенство, – говорю я Марии, стараясь звучать убедительно. – Я несокрушим. Я величайший писатель в истории. Я только что провел свои сорок дней в пустыне. Я – Он. Я – Иисус Христос!
Лицо Аи не возникает в воздухе. Вообще ничего не происходит.
Звериные черты лица Марии складываются в некое подобие жалостливого выражения: