— Не помню. — «Ну как можно запомнить улицы в чужом незнакомом городе? Она что телефонный справочник?» — Н-н-е знаю. Я в Антверпене раньше не… не бывала. Только карту…
«Это карта города, — тетка в шерстяном жакете, сложенный вчетверо лист. — Ты должна запомнить основные направления… Порт, вокзал, гостиница…»
— Он говорил по-немецки?
«Что? Кто?!»
— Нет, — качает она головой, от этого движения комната начинает вращаться быстрее. Быстрее, еще быстрее… «Танго, в Париже танго!» — Нет! Он заговорил со мной по-французски.
— Что он сказал? — Справа.
— Он говорил по-французски? — Слева.
— Припомните! Что он сказал? — Штейнбрюк.
— Он… ска… Прошу прощения, мадемуазель… Нет, наверное, «извиняюсь». — «Ах, как крУжится голова, как голова… кружИтся!» — Мне кажется, он сказал: «Извините, мадемуазель, но мне надо с вами поговорить». Что-то такое.
— Где это произошло? — Из-за спины.
— Что?
— Где он к вам подошел? — Слева.
— Он говорил по-немецки? — Справа.
— Я же сказала, не помню! — «Боже, какая пискля!»
— Не помните, на каком языке он говорил?
— Нет.
— Так, где он к вам подошел?
— Не помню.
— Ну, хотя бы в какой части города? — Опять Штейнбрюк.
«ОН…»
— Сэйнт …Амадеус?
— Может быть, Синт Амандус? — Предлагают из-за спины.
«В танго, в парижском танго…»
— Да, точно. Синт Амандус.
«Я подарю вам сердце в танго…»
— Как он выглядел?
«А ночь синяя, и сладкое вино… Господи!»
— К… кто?
— Этот мужчина. — Снова Штейнбрюк. Спокоен, деловит, равнодушен…
«Машина…»
— Высокий…
— Насколько высокий? — Слева.
«Ведь ОН высокий? Ведь так? О, да. ОН теперь высокий…»
— Н-ну, у меня были туфли на низком каблуке, — она пытается вспомнить, но перед глазами несется круговая панорама комнаты, смазанная скоростью и визгом разогнанного до высоких оборотов мотора. — Я… мне кажется… я не доставала ему до плеча…
— Метр восемьдесят, примерно. — Предполагает капитан Паша справа.
— Да, возможно.
«Возможно… Скорее всего… Где-то так… Метр… и еще… почти метр… ОН…»
— Итак, он подошел к вам. — Слева. «А кто устроился на подоконнике слева? Знакомое лицо…» — На кого он похож?
— Ни на кого.
— Можно предположить, что он француз? — из-за спины.
— Нет, — трясет она головой. — Нет. Если только не из Лотарингии или Нормандии…
— Значит, сразу видно, что немец. — Кивает Штейнбрюк. — Типичный немец, не так ли?
«Сколько раз он ее об этом спрашивал? Десять, двадцать? И еще художник рисовал … два раза? Или, нет. Кажется, три… Или мне это только приснилось?»
— Или голландец. — Говорит она, но губы и язык не слушаются, и горло способно, кажется, издавать только хрип. — Или… или бельгиец.