Так что, молчала, разумеется. И ничем своего беспокойства не выдавала. А время тянулось — с одной стороны, с той, где зависла в прыжке между прошлым и будущим сама Таня — и в то же время — каламбур-с! — неслось вскачь. Вот уже и январь закончился, февраль начался, и приближается время первого рандеву в Брюсселе, а ей ни слова об этом, ни полслова. Тишина. Неизвестность. Неопределенность.
Правда, был один интересный симптом. Вернее, Татьяна всеми силами души хотела верить, что это именно симптом, а не очередное психологическое издевательство Отто Оттовича, суки австрийской — такой же суки, как и Кисси Кински, австриячка наша долбаная! — не очередной его экзерсис на ее, Тани, нервной системе. А дело заключалось в том, что в комнату к Тане неожиданно поставили патефон — и не какой-нибудь, а тот самый настоящий «Пате», который она выпросила еще в разведшколе, когда преподавала французский — и притащили кучу новых импортных, диковинных в СССР, как редкоземельные металлы, пластинок. Притащили, поставили и настоятельно рекомендовали, «регулярно слушать» и «внимательно ознакомиться». Регулярно и внимательно. И что это должно было означать? Иди, знай, если четко представляешь, в каком гадюшнике на самом деле живешь. А Таня знала. Все-таки при всей имеющей место в России ностальгии по этим вот временам, зачастую скрывающейся даже и под внешним их неприятии, Таня и раньше — тем более теперь — видела под романтическим флером эпохи суровую правду жизни. А по жизни, разведка не место для розовых слюней, если только это не кровь из разбитых губ. Здесь играют в жестокие взрослые игры, цена которым жизнь или смерть государства. А при такой цене, жизнь человеческая — это такой пустяк, что о ней и задумываться не представляется необходимым.
И вот день теперь начинался для Жаннет то с фокстрота, то с танго, и заканчивался ими же, а в промежутках между занятиями более серьезными вещами — такими, например, как криптография и яды — обнаружилась вдруг рядом с Таней некая Ксения Николаевна[134] — женщина высокая, стройная, несмотря на немаленький возраст, и стильная, взявшаяся ни с того, ни с сего обучать товарища Жаннет хорошим манерам. Ну, допустим, Жаннет Буссе тоже не лаптем щи хлебала, и нос подолом платья не вытирала, но Ксения Николаевна учила ее все-таки не совсем тем манерам, которые были знакомы француженке полупролетарского происхождения. Это уже был высший свет, тот самый свет, в котором, как рыба в воде, чувствовал себя Баст фон Шаунбург, и где гуляла разбалованной кошкой новая шкура тихони-Оли. Но и это еще не все. Не только манеры и стиль поведения. Уже в первую встречу «старушка» с выправкой гвардейского офицера или, на худой конец, отставной примы императорского балета присела к роялю и, перебирая, неторопливо белые и черные клавиши, начала излагать Тане музыкальную теорию. Простыми словами, в очень упрощенном виде, но тем не менее. И спеть что-нибудь попросила, а, выслушав, дала пару дельных советов. И как-то так вышло, что к концу недели Таня уже всюду пела, и «дома», и в душе, и на занятиях с Ксенией Николаевной.