Он ушел, попив чаю – долго не затягивал. Яр знал, что Варина мать его немного опасается: его внешней холодности, его молчаливости, и даже нездоровой, по ее мнению, любви к ее дочери. Прощаясь с Варей в крохотной прихожей, он притянул ее к себе и поцеловал. Это был странный поцелуй: глаза Вари расширились от удивления, а губы уже отвечали, все сильнее, все глубже, пока Окиянин сам не отстранился и, выдохнув, не поцеловал ее еще раз, уже в щеку. И ушел.
На улице он попал в лужу – что и немудрено при уровне освещения и количестве луж. Но мокрые ботинки ничего не поменяли в этом дне. День был удивителен, удивителен, удивителен!
Яр позвонил Варе перед сном.
– Я люблю тебя, – сказал он, прощаясь.
– Как будто и не было этих семи лет, – тихо засмеялась Варя.
– Нет. – Яр тоже улыбнулся в темноте комнаты. – Раньше мы с тобой не целовались.
– Это да, – она помолчала. – Спокойной ночи, Оушен.
Следующий день прошел примерно так же. Только он уже целовал ее почти всегда, когда хотелось – а хотелось постоянно. Разворачивая к себе, после того как подавал пальто. Наклоняясь над ней, когда она заглядывала ему в глаза. Подлавливая ее губы сразу после того, как она пригубила из бокала. И еще он окружал ее чертовой кучей жестов, которые готовили ее к тому, что должно было произойти на третий день: проводил костяшками пальцев по позвоночнику вниз; клал ладонь сзади на шею, поднимаясь к затылку, перебирая мягкие волосы; касался нежной кожи на тыльной стороне тонкого запястья. Параллельно он рассказывал Варе о Европе, о том, как он открывал ее шаг за шагом, как научился жить в ней, без эмигрантских комплексов, но отказываясь с ней смешиваться. Положительно, второй день был еще лучше первого: он уже привык ко вкусу ее губ, знал их изнанку, гладкость десен, ребристость неба, и это знание делало его сильнее. Яр чувствовал, что он двигается в правильном направлении, струнные в душе перекликались уже с фанфарами. Варя же беспрестанно теперь смеялась, смотрела ему ласково в глаза, отвечала на поцелуи уже покрасневшим от окиянинского напора ртом, и они оба были постоянно чуть пьяные, возбужденные, мнущие руки друг друга и знающие, что принесет им третий день. После обязательного звонка на ночь он заснул как подкошенный: сказывались бесконечные прогулки, постоянный, как питерский ветер с залива, гул адреналина в ушах. Он устал от такого количества счастья и даже не видел снов.
На третий день они подошли к маленькой гостинице на канале Грибоедова и, не переглядываясь, не задавая друг другу вопросов, просто толкнули стеклянную дверь. Яр заранее выяснил, что там есть свободные номера, и быстро зарегистрировался. Комната оказалась без вида на воду, но чистой и достаточно просторной. Посередине гордо возвышалась кровать, и Варя смущенно обошла ее, чтобы пройти к окну. Внизу, во дворе-колодце было пусто, и темнота уже подбиралась к стенам – ах уж эти белые ночи в июне и дни почти без проблеска света в ноябре…