Понятно, никто не проронил ни слова. Никто не поднял головы. Кейтен был один, далекий, как некая волна, да, именно, как какая-то свободная волна, волна-отшельница, вольная и непокорная волна посреди пустоты дома. Я опять увидел Большую воду, услышал ее голос, полетел над ее огромным пространством. Нереальными казались слабые голоса детей, умолявших Кейтена упасть.
— Дурак, — кричали ему старожилы дома, — падай, дурак! Пока он тебя на земле не увидит, не отстанет, он тебя убьет.
Кейтен не слушал, он уже был в одном из своих дальних странствий, его тонкие губы трепетали, как вспорхнувшая бабочка, казалось, бабочка села ему на губы, глаза наполнились светом, он был далеко, в пути.
— Не строй из себя, — опять донесся тот же голос, — все падали.
Кейтен наклонил голову, а когда он так делал, его было не переубедить. Не мог он упасть в пыль, как я. — Останься человеком, Кейтен, — молил я, — выдержи, не падай! — Глаза его опять улыбнулись, он подмигнул мне, как будто обнял меня.
— Ты еще смеешься, — пораженно сказал ему Аритон Яковлески, — ты еще смеешься, черт побери!
Но на этот раз Кейтен не ответил. И не упал, клянусь, не упал. Он потом даже наклонился, чтобы поднять меня с земли.
— Встань, малыш, — сказал он, — соберись с силами, Лем, мы дошли! — Будь я проклят, дошли, у меня все еще было темно в глазах, я цеплялся за Кейтена, как утопающий. Он повел меня.
С того дня Кейтен стал личностью в доме. А в то время это было, мягко говоря, нежелательно. В доме никто не смел иметь свою волю, свои мысли. Чем быстрее это понимали, тем меньше было страданий, тем больше успех. Отличная характеристика. Будь я проклят, характеристика была важнее всего. Она определяла, кто ты, человек или разбойник.
В конце концов нам было назначено странное наказание. На неопределенное время нас отделили друг от друга, нам нельзя было быть вместе нигде в доме. Всем также было запрещено выходить к Большой воде. Тяжелее наказания, конечно, было не придумать. Будь я проклят, это было самое страшное наказание из всех мыслимых. Меня изолировали от Кейтена и нам запретили все сны о Большой воде. Папочка знал, если хочешь кого-нибудь наказать на всю жизнь, отдели от того, что всего милее. С корнем вырви то, что в сердце, искалечь, ослепи, чтобы не убежал. Он не понимал, что нельзя уничтожить то, что в сердце. Знаю, знаю, век будем блуждать, пока не поймем голос Большой воды. Но я уже вижу, как рассыпается оцепеневший строй, колонны несвободных людей под одной командой, в едином порядке, под один колокол, слышите, она идет, клянусь. Будь я проклят, друг, она идет.