Большая вода (Чинго) - страница 36

— Мамочки! Мама милая, убили! Помираю, — и забегал по всему дому, вверх, вниз.

Ребята голодной одичавшей стаей гнали его, бежали за ним, весело крича:

— Ура, ура!

С того времени прошли века, в конце концов мы покинули дом, в жизни были и счастливые, и горькие часы, но эти несколько неясных мгновений навсегда остались тягостным сном в моем юном и неопытном сердце. Будь я проклят, каждый раз, как увижу мечущихся птиц, окровавленных людей, пересохшие реки, опустевшие поля, мертвые покинутые деревни, безлюдные заброшенные дороги, белую мгновенную молнию, засуху, шеренги людей в строю, я думаю, что в этот самый момент кто-то разлучается, человек с человеком. Будь я проклят, я слышу тот вопль.

— Кейтен, — я вскакиваю с постели, брожу как помешанный, ищу его. — Кейтен, — кричу я. Будь я проклят, как безумно, как безрассудно мы расстаемся, теряем друг друга. Я хожу и только один вопрос молнией вспыхивает в душе, — как и где найду я его теперь?

Сентерлева вершина белела на другой стороне Большой воды. С той стороны воды, откуда ветер приносил светлое сияние. Именно там, конечно, рождалось солнце. Чтобы дойти до Сентерлевой вершины, нужно было пересечь всю воду. Многие дети уже со всей страстью готовились к такому походу. Эта подготовка, хоть и была чистым безумием, захватила нас полностью, занимала все наше время. Будь я проклят, мы верили, что это возможно, возможно добраться до Сентерлевой вершины. Понятно, что это был всего лишь план — добраться до желанной вершины. Он так и не осуществился, что стало для нас настоящим разочарованием. Той же весной каким-то ребятам из дома «Прогресс», такого же дома как наш, удалось сбежать, но когда они добрались до города и услышали там о нашем доме, они, не раздумывая, вернулись назад. Вся братия была в плачевном состоянии, на несчастных было стыдно и противно глядеть. Они не ели несколько дней, спали урывками, скрываясь по сеновалам и садам, почернели от усталости и голода и походили на побитых животных. Они уже не могли думать, ничего не понимали, были совершенно потеряны и ошеломлены. Оказалось, что в доме было лучше. Можно ли пережить большие разочарование и досаду, чем те, которые пережили мы, когда услышали о неудаче наших братьев, так же, днями, ночами, веками готовившихся к побегу. Я боюсь, что этой, такой манящей вершины, вообще не существует.

В дом не реже трех раз в месяц приезжали ответственные товарищи, доброхоты, благородные люди, граждане, отцы и матери в поисках своих детей, активисты по разнарядке, докладчики, артисты, поэты, моряки, всякие говнюки, потом еще какие-то товарищи Лажоские, муж с женой или брат с сестрой, настоящие чудовища, инспектора по здравоохранению и гигиене, вечно голодные людишки. Будь я проклят, им накладывать не успевали, когда они обедали. Ладно, пусть лопают, плевал я на это, все крали. И воспитатели, и учителя, все подряд. Но тех я ненавидел больше всех в доме за их крайнюю бесчувственность, лицемерие, бессовестность. Будь я проклят, их, похоже, только одно волновало — миска, чтобы жрать, постоянно жрать. За дело, как говорится, мы их ненавидели. Самая естественная вещь, такая ненависть. Хоть какие они умные и ученые, хоть в тысячу раз лучше знают новые законы, и по ним выходит все правильно, но на такое нет у них права ни по какому закону. Будь я проклят, в каком законе может быть такой черный параграф, что воспитатели самым наглым, самым грубым образом могут красть то малое, что следует ребенку? Открыто и бесстыдно они воровали детский хлеб; таскали его в своих сумках. Вряд ли они в этих огромных сумках, будь я проклят, таскали какие-нибудь научные книги. Не правда ли, так только подлецы поступают, кто посмеет украсть у голодных детей, отломить от их куска? Что это за люди, какое у них поведение? Будь я проклят, поведение. Как мог такой впихнуть в душу что-то доброе, пусть хоть всем скопом заталкивают в тебя свою науку — ничего не задерживается в голове, в одно ухо вошло, из другого вышло. Душа не лежит к его, быть может, поучительным, полезным словам, вроде слушаешь на уроке, а сам просто видишь, как он у тебя ворует, как ненасытно жрет. Все мысли об этом, он тебе, мол, солнце, свет, ангел, небо, а ты думаешь, ад, тьма, грабитель, подлец, вор, у тебя учиться, да не бывать этому, лучше всю жизнь проживу слепцом да неучем. Будь я проклят, так мы думали. Все равно мы видели, как они едят; а случалось, что и говорили им, когда они зевали: На здоровье, долгих лет! Или: Приятного аппетита, больших успехов, полная чаша. Хоть ты неразумен и неучен, но несправедливость и тиранство все равно чувствуешь. Кажется, что они душу твою украли, залезли в нее своей ненасытной мордой. Что за людишки — гигиенисты! Клянусь, содержание всех их отчетов было одинаково. Состояние отличное, особенно улучшилось в третьем квартале, стопроцентно. Эти Лажоские были настоящие фабриканты, только тем и занимались, что плодили отчеты, как гнилые макароны. Будь я проклят, на всех уровнях вранье расцветало пышным цветом. Клянусь, стопроцентное вранье. Многие таким макаром получили прекрасные характеристики. Будь я проклят, отличились.