— Что вы хотите? Денег? Я заплачу! — крикнула я. — Сколько вы хотите за эту проклятую подпись? Я соберу и заплачу столько, сколько вы скажете!
— Не нужно мне твоих грязных денег, заработанных мне известно как! — погрозила она пальцем перед моим носом. — И меня хочешь впутать в своё болото? Возьму деньги, подпишу, и меня посадят? С такими как ты свяжись! Ничего хорошего не выйдет! Пошла прочь отсюда!
— Пожалуйста! — я выставила ногу, не дав ей закрыть дверь. — Я прошу вас! Это не обман, я ничего плохого не делала и вам зла не хочу! Я просто хочу уехать!
— Сказала тебе — проваливай! — заорала она, выпихивая меня.
— Прошу вас! Вы не понимаете… постойте!
— Убирайся!
— Я подам на вас в суд! Я лишу вас опекунских прав! — в ярости закричала я.
— Давай! Попробуй! В суд она на меня подаст! — мачеха сильно толкнула меня и выглянула из-за двери напоследок. — Я быстро напишу заявление, что ты есть и чем занимаешься! Тебя посадят, не отмоешься!
Она захлопнула дверь и скрылась. Несколько мгновений я находилась в немом шоке, что так быстро, резко и неудачно закончилась моя попытка договориться. Я ведь ни слова плохого не сказала, ничего ей не сделала. Но так было всегда. Осознав, что шанс получить возможность улететь в Америку упущен, я разразилась рыданиями, шатаясь зашагав к лестнице. Тело надламывалось напополам, теряя последнее, что давало надежду на благополучный исход. Больше не оставалось запасных ходов, других путей. Лишить её прав на меня, действительно, сложно. Для этого нужно предоставить доказательства плохого обращения или непригодных условий жизни. Но ночевать дома она мне не запрещала, даже ключ у меня свой был, просто мне не хотелось им пользоваться, кормить она меня тоже кормила, когда я приходила, просто создавала такую атмосферу, что пробыть больше получаса дома было невозможно. Я понимала, что она не хочет меня видеть и брезгует мной, вот и уходила. Да и я её терпеть не могла. Она меня не била никогда. Что же я против неё предложу? И судя по её настрою, она и в правду может подать встречный иск и меня загребут за проституцию в институт коррекции поведения[6].
Я села на ступеньки и безутешно плакала, не представляя, как жить дальше и какой в этом всём смысл? Нет, конечно, можно было продолжать жить, как раньше, но я не смогу не думать о Химчане и о том, как он, что с ним? Если бы он подал о себе знать оттуда, из Нью-Йорка, возможно, мне бы стало легче. Но я хотела быть рядом с ним. Это труднообъяснимое ощущение, когда тебя расслаивает от недостаточности определенного человека рядом, когда ты смотришь на себя будто сквозь, потому что без его присутствия содержимого в тебе нет. Эта безумная привычка, образовывающаяся при влюбленности, что ты можешь увидеть, услышать, превращается в зависимость, в наркоманию по употреблению голоса и взгляда. И меня физически ломало без возможности насладиться ими ещё хоть минуту. Я тёрла свои ладони друг о друга, пока на них капали слезы. День рождения у меня летом, значит, до совершеннолетия у меня два с половиной года