Три года пролетели как один день и только сейчас, когда, наконец, сенат Этрурии во главе с Мастамой старшим решили посетить Рим, он с восторгом вспоминал о славных битвах с латинянами, компанцами и самнитами. Тогда он защищал строящийся Рим, а сенаторы не спешили с помощью. Даже новые земли и дома у Капитолия не прельстили их. Но это было раньше, а сегодня они увидят величие нового Рима. Даже Фурии (греческий город — яблоко раздора с Тарентийской республикой) попросил Рим защитить город от лукан.
Четыре обученных и уже успевших повоевать легионов готовы по его приказу сражаться с кем угодно. Вот только на юг их направить Септимус не решался. Протекторат над греческими городами раздражал тарентийцев. После того как римский гарнизон остался в Фурии, только луканы сдерживали республику от войны с Римом. По этой причине Септимус до сих пор и не расправился с луканами. Он мечтал о плодородных землях долины Пада и этот визит отцов Этрурии должен закончиться небывалой военной компанией: слишком много золота хотят галлы, слишком долго Этрурия платит им за мир.
Траниты (гребцы верхней палубы) флагманского корабля убрали весла, кормчий умело вел корабль к пристани. Септимус сошел на берег, пропустив на причал швартовщиков. На корабле запела дудка, с кормы в воду полетели якоря, а на причал канаты. Швартовщики пропустили канаты под балку над опорами пирса, дружно потянули. Трирема качнулась и ударилась бортом о причал. Кое-кто из швартовщиков полетел в воду, не обращая на барахтающихся в воде товарищей, удержавшиеся на ногах, сноровисто привязывали корабль к пирсу.
— Я вижу отца! — Услышал Септимус за спиной. Мастама младший — легат Первого Римского сбросил на руку пурпурный плащ. Золоченый панцирь и шлем засияли на солнце. На миг Септимусу показалось, что сам Юпитер сошел на бренную землю. Конечно, Септимус тоже увидел Мастаму старшего осторожно ступившего на шаткие сходни, но внимание консула привлекла высокая женщина с ребенком на руках, идущая за сенатором.
— Ты видишь ее? Прямо за твоим отцом?
— Да. Это Спуриния. — Равнодушно ответил Мариус.
— Жена Алексиуса!
— Его вдова.
«О Боги! Как она красива!», — Прошептал Септимус и пошел за Мариусом, бросившимся почти бегом на причал, встречать отца.
Сенатор обнял сына. На мгновение в его глазах появилась гордость. Подбородок взлетел вверх так, что складки под ним почти разгладились.
— Аве Консул! — Прокричал Септимус. Мастама услышал его приветствие. Бросил в ответ:
— Аве, — потом, устыдившись, должно быть, испытывая к Септимусу благодарность за сына, повторился, но уже громче, — Аве Консул!