Чрез несколько минут они снова уселись на диван. Калинович не мог оторвать глаз от Амальхен - так казалась она мила ему в своей несколько задумчивой позе.
- Маша, чай! - крикнула Амальхен.
Та подала красивый чайный прибор с серебряным чайником и графинчиком коньяку.
Чашку Калиновича Амальхен долила по крайней мере наполовину коньяком.
- Я не пью, - проговорил было тот.
- О, нет, пей, - сказала она.
- В таком случае пей и ты, - подхватил Калинович и, налив ей тоже полчашки, выпил свою порцию залпом.
- Послушай, - начал он, беря Амальхен за руку, - полюби меня!
- О, нет!
- Отчего ж нет?
- Так... - отвечала она и запела:
Galopaden tanz ich gern...
- Замолчи ты со своим Galopaden!.. Отчего ж нет? - воскликнул Калинович, ероша свои волосы.
- Так: у меня есть старик... он не хочет этого.
- Ну, к черту старика! - проговорил Калинович и обнял ее.
- О, нет; он мне денег дает, - отвечала Амальхен.
- У меня денег больше! Я тебе больше дам! Сколько хочешь? Возьми еще двадцать пять?
- Да... нет... этого нельзя.
- Отчего же нельзя? Сколько же тебе?
- Мне много надо.
- Сколько же? - повторил Калинович. - Хочешь пятьдесят?
- Фи, нет! - возразила Амальхен.
- Пятьдесят, - повторил Калинович и, как бы шутя, загасил свечку.
- Шалун! - сказала Амальхен.
III
Проводить время с Амальхенами было вовсе для моего героя не обычным делом в жизни: на другой день он пробирался с Гороховой улицы в свой номер каким-то опозоренным и расстроенным... Возвратившись домой, он тотчас же разделся и бросился на постель.
"Боже! До какого разврата я дожил! Настенька, друг мой! Простишь ли ты меня?" - восклицал он мысленно, хотя мы знаем, как постоянно старался он уверить себя, что эта женщина для него не имеет никакого значения. Часам к пяти, наконец, нервы его поуспокоились. Калинович невольно заглянул в свой бумажник и усмехнулся: там недоставало ровно двухсот целковых. "И это в один день!" - подумал он и с ужасом вспомнил, что в восемь часов к нему обещалась приехать Амальхен. Чтоб спасти себя от этого свидания, он решился уйти на целый вечер к Зыкову, который был действительно его товарищ по гимназии и по университету и единственный друг его юности. Во время студенчества они жили на одной квартире, и если этот человек в самом деле полный распорядитель при журнале, то все для него сделает.
Зыков жил на дворе в четвертом этаже; на дверях его квартиры вместо медной дощечки был просто приклеен лоскуток бумаги с написанной на нем фамилией; но еще более удивился Калинович, когда на звонок его дверь отворила молодая дама в холстинковом платье, шерстяном платке и с какой-то необыкновенно милой и доброй наружностью. Догадываясь, что это, должно быть, жена хозяина, он вежливо спросил: