Потом О’Коннор говорил о суде, и я продолжала делать пометки, задавать вопросы, вставлять замечания. Но мои мысли как будто остановились, и у меня нет цельных воспоминаний об остальной части этого разговора. Я помню только ощущение, что у меня в голове кружатся имена, даты и названия мест, а я пытаюсь найти немного клея, чтобы соединить все части вместе и получить какой-то важный блок информации, который позволил бы собрать все это в единую осмысленную картину. Почему Розенберг уверенно опознал Демьянюка после того, как в течение тридцати лет был уверен, что Иван был убит во время восстания? Почему Шломо Гельман смотрел в упор на фото Ивана и пропустил его? Почему некоторым из выживших израильские следователи показывают по семнадцать фотографий, одному восемь фотографий, а еще одному пять фотографий? Как быть с удостоверением из лагеря Травники с полным именем и фотографией Ивана? Действительно ли его изготовил КГБ, чтобы опозорить украинцев, или это все-таки параноидальный бред, возникший в связи с сильнейшей эмоциональной окраской этого дела? Почему нет свидетелей, способных подтвердить алиби Демьянюка? И кто же все-таки такой этот Джон Демьянюк?
Сидя на своем диване и слушая, как О’Коннор просит меня выступить в этом деле на стороне защиты, я чувствовала себя так, как будто я разрываюсь на части. Снаружи оценивала факты, делала заметки, задавала подробные вопросы доктор Элизабет Лофтус, профессор Вашингтонского университета и эксперт-свидетель в сотнях судебных дел. И она хотела сказать: «Да, конечно, я возьмусь за это дело». Практика допросов в полиции Израиля действительно была несколько сомнительной, и вообще все уголовное преследование строилось на воспоминаниях о событиях тридцатипятилетней давности. Если этим воспоминаниям поверят и Джон Демьянюк будет признан виновным, то он будет приговорен к смертной казни. Именно в таких случаях и зовут эксперта-свидетеля.
Но за те долгие часы, которые я провела, слушая рассказ Марка О’Коннора о лагере смерти Треблинка и старении воспоминаний жертв холокоста, в моей холодной, профессиональной внешней оболочке что-то хрустнуло. И оказалось, что внутри, как в одной из тех русских народных игрушек, из которой, если ее открыть, появляется точно такая же игрушка, только немного меньшего размера, сидит Бет Лофтус, жена Джеффри Лофтуса, лучшая подруга Айлин Бернштейн, племянница дяди Джо Брискина. И эта Бет Лофтус опасалась за свои дружеские связи, понимая, какую личную цену ей придется заплатить, если она даст показания в пользу Джона Демьянюка. Эта Бет Лофтус по-прежнему думала о дяде Джо, пережившем антисемитские погромы в России, единственном еще живом родственнике из поколения ее родителей. «Что скажет дядя Джо, если я возьмусь за это дело? — спрашивала себя снова и снова эта внутренняя Бет Лофтус. — Что скажет Джефф, что скажет Айлин?»