Однако наша изолированность продолжалась всего несколько недель: город Танжер невелик, Рамиро легко сходился с людьми, а все в то время, казалось, горели жаждой общения. Очень скоро мы стали со многими здороваться, заводить знакомства и присоединяться к компаниям везде, где бывали. Мы обедали и ужинали в ресторанах «Бретань», «Рома-Парк» и «Брассери-де-ла-Плаж», а по вечерам отправлялись в «Бар Руссо», «Чатем» или «Ле-Детруа» на площади Франции, посещали «Сентраль», замечательный венгерскими танцовщицами, или мюзик-холл «М’Саллах», собиравший в своем огромном стеклянном зале множество людей — французов, англичан, испанцев, евреев из разных стран, марокканцев, немцев и русских, — и все они танцевали, пили и спорили о политике, создавая разноязычный гул, под звуки великолепного оркестра. Иногда мы встречали рассвет в «Хаффе», кафе под навесом на берегу моря. Пол там был устлан циновками, и полулежавшие на них люди курили киф и пили чай. Материальное положение этих богатых арабов и европейцев казалось довольно туманным — возможно, они тоже были некогда состоятельны, а возможно, и нет. Мы редко ложились спать до рассвета в то время, полное неизвестности, когда, в ожидании ответа из Аргентины, были обречены на вынужденное бездействие. Постепенно мы начинали привыкать к городу: и к его новой, европейской, части, и к мавританским улочкам, и к населению, пестрой смеси из местных жителей и европейцев. Здесь можно было увидеть дам с белой как воск кожей, в широких соломенных шляпах, жемчужных украшениях и с пуделями; и тут же находились почерневшие от солнца цирюльники, работавшие под открытым небом своими допотопными инструментами. Здесь уличные торговцы продавали мази и благовония, прогуливались безупречно одетые дипломаты, бродили стада коз и мелькали быстрые безликие силуэты мусульманских женщин в кафтанах и покрывалах-хаиках.
Каждый день до нас доходили новости из Мадрида. Мы читали их в местных испанских газетах «Демокрасиа», «Эль Диарио де Африка» и в республиканской «Эль Порвенир». Известия долетали до наших ушей и на улице, когда продавцы газет в Пти-Сокко выкрикивали заголовки на разных языках, рекламируя свой товар: «La Vedetta di Tangeri» на итальянском, «Le Journal de Tangier» на французском. Иногда я получала письма от мамы — короткие, скупые, сдержанные. Так я узнала о смерти дедушки — он умер безмолвно и незаметно в своем кресле-качалке, и между строк в этих письмах чувствовалось, что жилось маме с каждым днем все труднее.
Для меня жизнь в Танжере была временем открытий. Я немного узнала арабский, выучив несколько полезных фраз. Моему слуху стали привычны многие языки: французский, английский и даже хакетия — диалект марокканских евреев-сефардов, основой которого был староиспанский с заимствованиями из арабского и иврита. Я открыла существование одурманивающих веществ, которые можно курить, вдыхать или колоть в вену, и людей, способных проиграть родную мать за столом баккара. Оказалось, что, помимо традиционной любви мужчины и женщины, имеются и другие комбинации. Я получила также некоторое представление о событиях, происходящих в мире, о которых прежде не подозревала в силу своего довольно скудного образования. Я узнала, что в Европе некоторое время назад была большая война, а в Германии у власти стоял некий Гитлер, которого одни превозносили, а другие ненавидели; ход истории порой вынуждает людей, некогда живших благополучно и безмятежно, бежать куда глаза глядят, спасая свою жизнь.