Андрей-дворский вывез ночью послов из города, вместе с жёнами их, под прикрытием дружины.
Рогович, теряя улицу за улицей, стягивал свои последние силы в Гончарский конец. Эти стояли за него крепко! Он всё ещё ждал, что мужики окрестных селений и погоста подымутся и пришлют ему помощь. Он рассылал дружинников своих и клевретов далече от Новгорода, чуть не до Волока и до Торжка. Сулил деревенским неслыханные льготы! «Братья! Помогайте нам на князя и на злодеев!..» Ответ был нерадостный:
— А!., как тесно стало вам, господа новгородцы, тогда и мы у вас людьми стали!.. Нет! Нам с вами — врозь: у нас — сапоги лычные, а у вас — хозовые. Вы — люди городские, вольные, а мы — тягари, земледельцы!..
...И наконец, настал неизбежный день: вождь восстания, израненный, в разодранном полушубке, однако с гордо вскинутой головой, предстал перед князем.
Едва приподняв голову от стола, заваленного свитками xapтий, Невский глянул на главаря мятежников и сказал начальнику стражи:
— Человек владыки: горнчар, иконник!.. На увещанье его — к митрополиту!..
И Роговича увели.
Тем временем прочих, захваченных с оружием в руках, предавали казни немедля. Кто успел явиться с повинной ещё до конца восстания, тех пощадили.
Побросавшие же оружие слишком поздно, те знали, что им нечего и молить о пощаде.
Владыка Кирилл, погруженный якобы в чтение книги, разогнутой перед ним на покатом налойце, долго не подымал глаз на узника, введённого к нему. Владыка сидел сильно внаклон, так что Роговичу видно было лишь круглое, плоское донце митрополичьего белоснежного клобука с белыми открылками по плечам.
Гончару надоело стоять, переминаясь с ноги на ногу, — он звякнул оковами-наручниками и откашлялся.
Митрополит поднял голову и откинулся в кресле. Рогович заметил, что за этот год, как не видал он его, митрополит сильно постарел. Усохли виски. Заострился нос. Чёрную бороду перевила седина. Глубже в глазницы ушли огромные, чёрные, пронизывающие глаза.
— Так, — промолвил наконец владыка. — Владычный мастер!.. Церковный человек!.. Художник, над иконным писанием тру ж дающийся! Нечего сказать, потрудился!.. За добрые, видно, труды в сих узах предстаёшь ныне предо мною!.. О, как стыдно было мне за тебя, моего церковного человека, ныне перед князем!.. А ведь когда-то прославлен был ты, Рогович, прославлен, аки Веселиил Новгородский!..
Гончар взметнул бровью.
— Трудов моих и на Страшном суде не постыжуся! — гордо сказал он. — Вот и сия амфора, что слева пред тобою высится, — моих рук творенье.
Он слегка повёл скованными руками на огромную цветную, с птицами и цветами, фарфоровую вазу, едва ли не в рост человека.