Добром была бы ложь Томки, и Светлана принуждала ее ко лжи. Ей больше не представлялось важным, где и с кем был сын в этот вечер, ее не интересовала истина - важно было любой ценой оградить Женю от неприятности.
- Ты должна это сделать, - внушала она Томке. - Ты должна пойти со мной и сказать…
«Ты должна» - слова звучали как заклинание, осторожные пальцы беспорядочно касались то плеча, то головы, то руки девочки. «Я отправлю его к маме в Алма-Ату, - думала Светлана, ощутив свою беспомощность.- У матери с ним получалось…»
- Жаба! - сказала вдруг Томка с ненавистью. - Гадкая жаба!..
И тогда Светлана, забыв обо всем, кроме беды, нависшей над сыном, быстро пошла к палате, на дверь которой они смотрели, пошла к единственному человеку, который мог ей помочь.
Она только успела открыть дверь, как ее оттянули сзади, и дверь закрылась. В глазах запечатлелась кровать- головной конец высоко приподнят,. человек на кровати с подвешенной головой. Люди в белых халатах.
Только сейчас Светлана поняла, что беда не с Женей - с Вадимом. Только сейчас в сердце ее вошла другая боль, и то, что грозило Жене, отодвинулось, выпало из ее тревоги, из памяти выпало. Женщина в белом вела ее по коридору, полуобняв, придерживая сзади, и она шла послушно и остановилась у стеклянной двери рядом с Марией и Томкой.
Сестра ушла, уклонившись от молящего взгляда Томки, и они остались втроем, напряженные, каменно неподвижные, с огромными, до странного одинаковыми глазами.
Текло время. По коридору бесшумно сновали сестры. Проковылял на костылях и скрылся в процедурной бледный веснушчатый мальчик. Мужчины в полосатых пижамах томились у двери столовой, ждали, когда санитарка окончит уборку и можно будет включить телевизор. В тишине назойливо выл пылесос и тикали, тикали, тикали настенные часы.
А за больничными стенами бушевала метель. Сыпал колючий злой снег, северный ветер наметал сугробы. Они горбились на дорогах, лепились к деревьям, островерхие, мертвенно-белые.
Но короток век метели. Переменится ветер, повеет теплом, осядут сугробы, откроют жадные поры, отдадут земле влагу. И забьется, робко взойдет хрупким подснежником, душистой фиалкой новая жизнь - ранняя детская жизнь весны, вскормленной щедрым снегом…
Кира стояла спиной к мужу, невысокая, тонкая, очень прямая в прямом вельветовом платье малинового цвета. Рукава закатаны, в суховатой, по-мужски крупной руке с коротко обрезанными ногтями ложка. Она помешивала в казанке жаркое, не замечая, что скребет только посредине. По краям казанок порыжел, покоричневел, прихваченный огнем, и мясо волокнисто прикипело к его бокам - вот-вот потянет горелым. А пока пахло вкусно, терпко и пряно.