Осмеянный Курило нырнул под одеяло. Свет погас, хихиканье и фырканье долго еще не стихало. Не стихал и сдержанный шепот: «Эх, как он прыгнул! А? Только кости об пол загремели...»
Миколку душили горячие слезы. Но он молчал. Понимал: протестовать ни к чему. Был бы он на их месте, тоже смеялся бы.
Скоро послышалось глухое сонное посапывание, причмокивание губами, воркотливое похрапывание. И Миколка дал волю тихим слезам; так незаметно в слезах и уснул.
Проснулся под аккомпанемент дикого гогота и хихикания. За окном сияло солнце. Ребята уже были одеты и, поглядывая на Миколку, хватались за животы.
— Эй ты, Курилка! — кричал Маслов. — Ты что, крысами питаешься? А Конопля говорил, что он вегетарианец или как это называется? Ты что, жить без них не можешь?
Миколка, будто ошпаренный, подхватился с кровати. У него из-под подушки торчала дохлая крыса с длинным голым хвостом.
После завтрака к Миколке подошел Конопельский. Играя своими синими глазами, кокетливо спросил:
— Ну-с, мистер, теперь понял, что, живя в человеческом обществе, от него никуда не денешься?
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в ней Миколке становится ясно, что в жизни без испытаний не обойтись
Сразу же, как только встали, все выстроились на физзарядку. Миколка очень «любил» ее — в школе тоже перед уроками каждый день «заряжали», но у него всегда недоставало нескольких минут, чтобы прийти на нее своевременно. А тут пришлось махать руками, дышать глубоко, нагибаться и приседать, сопеть и потеть. Сперва казалось, что он не выдержит этого издевательства, но к концу даже немного понравилось — вместо усталости налился бодростью. Облегченно вздохнув, решил: что ж, как-нибудь можно перетерпеть эту зарядку.
После зарядки повели к реке — кто искупался, а кто просто умылся. По-разному умывались: кто до пояса, а кто только нос намочил, да и то с писком и визгом. Миколка не упустил случая как следует выкупаться в утренней прохладной воде. Он плескался до тех пор, пока физкультурник не приказал ему выйти на берег.
В воде было тепло, а на берегу дрожь пробрала. Хотел одеться, но... даже языка лишился от возмущения и растерянности. Да и как не возмущаться — вся его одежда была мокрой и еще в песок втоптана.
Другой бы поднял крик, потребовал бы расследования и наказания виновных, а он ничего. Только покраснел весь, сердито засопел носом и стал разбирать манатки. Но одеться было невозможно. Так и понес скомканную одежду под мышкой. Хорошо, что новую, интернатскую не надел, в домашней выбежал на зарядку. На вопрос физкультурника ничего не ответил. Думал об одном: как обнаружить того мерзавца, что дохлую крысу под подушку подсунул и одежду вымочил, да проучить его так, чтобы до новых веников помнил, за семь верст обходил.