— С больной головы на здоровую валишь? — нагло выкрикнул Конопельский.
Андрей испытующе посмотрел на Валентина и улыбнулся одними глазами:
— Не понимаю, что ты за человек, Конопельский. Вот здесь, перед всем коллективом, ты как будто порядочный, активный, будто честнее тебя во всей школе никого нет. А что ты на деле вытворяешь...
— Что же это я вытворяю? — насмешливо бросил Конопельский. — А ну, расскажи, расскажи, послушаем.
— А еще образцовая спальня. Стыдились бы говорить!
Тут уж Лукия Авдеевна не выдержала, возмутилась:
— Какая дерзость! Вы, Северинов, без году неделя как в школе и уже смеете бросать тень на весь коллектив...
— Да какой там коллектив, Лукия Авдеевна! Они вас обманывают, они совсем не такие, как вы думаете.
Маслов больно толкнул под бок Баранчука:
— Кричи, Баран.
Баранчук неуверенно запищал:
— Позор! Не слушайте этого кляузника!
Маслов щипнул за руку Хичкина.
— Хи! Чего щиплешься?
— Кричи!
Хичкин так сморщился, будто у него заболели сразу все зубы.
— А что кричать-то?
Тогда поднялся Маслов:
— Дайте я скажу!
Ему дали слово.
— Да что там провокаторов всяких слушать. Вы лучше спросите любого из нашей спальни, увидите, что они скажут. Вот тут хотят высказаться... И Хнычкин хочет... и Хичкин...
— В вашей спальне учеников собачьими кличками поназывали.
Конопельский с ненавистью глядел на Андрея:
— Говори, язык без костей. Если уж он на Лукию Авдеевну наговор возводит, то чего еще ждать...
Лукия Авдеевна только теперь, видно, опомнилась, или к ней дар речи вернулся.
— Я протестую! — задыхаясь, кричала она. — Я двенадцать лет учительствую, я второй год воспитательницей работаю, но мне никто в глаза не говорил таких гадостей. Я честно работаю... Я воспитываю!.. В нашей спальне образцовый порядок. А вот попала одна паршивая овца... Мало с Курилой мороки имели... я вас предупреждала, Леонид Максимович, о поведении Курилы... Вот и получилось теперь... самый настоящий побег. А тут эта новая история. Нет, я так не могу работать!.. Если всякий, кому только вздумается, будет подрывать мой авторитет перед воспитанниками... Я прошу, Леонид Максимович, сделать выводы, я дальше не могу так...
Леонид Максимович, будто не слыша ничего этого, что-то спокойно записывал в свою тетрадь, просматривал какие-то бумаги. Не реагировал он и на полуистерические выкрики Лукии Авдеевны.
Затем началось обсуждение.
Первым вскочил Конопельский:
— Андрей Северинов обвинил меня и всю спальню в тяжких грехах, в таких, что даже не верится. Никаких доказательств у Северинова нет. Курили в спальне? Да, курили. А кто? Курило да еще Баранчук. Курило исчез, испугавшись обсуждения. Баранчук не отпирался. Да, он курил, но курил один, потихоньку. Правда, его еще поддерживал Курило. В карты играли? А кто видел? Никто не видел. Ни Хичкин, ни Хнычкин, ни Баранчук и никто другой. Один Северинов видел... Но это, быть может, ему приснилось, и он сон выдает за действительность. Прозвищами учеников наделяют? Ну и что ж? Всем дают прозвища. Разве кто-нибудь жаловался? Пусть жалуются, кому прозвище не по нраву. Всем, значит, нравится, одному Северинову не по вкусу. Уроки не делают, задания домашние списывают? Ну, это уж дело учителей и воспитателей, а не Северинова. Авторитетик дешевый хочет себе заработать, к своим рукам всех прибрать. Не выйдет, мист... товарищ Северинов, уж где-где, а в нашей спальне, где существует образцовый порядок, вот даже и Лукия Авдеевна подтвердит — не выйдет!