Мы с бабушкой вернулись в дом, она принялась хлопотать «насчет чайку». Папа уже закончил свою работу, он лежал на диване и читал газету, я видел только его голые подошвы.
Уж не знаю, с какой такой стати мне приспичило именно в тот момент задать папе давно интересовавший меня вопрос… Ведь папа знает все-все на свете, он сам мне об этом говорил, когда еще они с мамой и Катей жили вместе с нами у бабушки.
— Папа, а когда ты умрешь? — спросил я, уставясь в его желтые подошвы.
Я слышал от папы, что он не боится смерти, потому что он воевал, и я верил ему: да, мой папа вообще ничего не боится!
Папа отложил газету в сторону, молча стал смотреть в потолок. Я ждал, ждал… Он не говорил ничего. И я ушел в детскую — ковыряться в старом огромном будильнике.
Бабушка подошла ко мне, тихо взяла за руку и сказала:
— Сашуля, ты очень обидел папу. Иди, проси прощения.
Я, конечно, попросил прощения, папа простил и долго объяснял, что людям нельзя задавать такие вопросы. Это их обижает. Особенно — мам и пап. И бабушек, конечно. Я надулся, но больше вопросов не задавал.
Всё он знает, просто говорить не хочет!
И я думал, что это вовсе не я папу обидел, а он меня.
На следующий день папа уехал.
11
Лето кончалось. Было слякотное, раскисшее утро, всё шло к дождю — малому или большому, когда под окном послышалось глухое:
— Дрын-дрын-дрын-дрын! Чики-чики.
И снова, со взревом сердитым:
— Дрын-дрын-дрын!
Затем, примирительно:
— Чики-чики.
Бабушка стремглав летела к окну, будто бы и не она только что жаловалась: «Ох, старые кости мозжит, к дождю, Санёга!»
Замахала в окно, закричала:
— Иду-иду!
Я выглянул и отпрянул в испуге. Прямо под окном, на тропинке, совсем близко, стоял большой серый мотоцикл с коляской и густо чадил сизым дымом. Удушливая вонь от выхлопов, казалось, проникала сквозь ставни в избу. В рваном мареве увидел я грозно восседавшую на мотоцикле Бабу Ягу из «Василисы Прекрасной» и «Морозко», из «Кота в сапогах» и «Медных труб»[15]… Баба Яга, в каске и брезентовой куртке, своими ухватистыми пальцами упирается в руль, привстает и газует устрашающе.
Но бабушка совсем не боится этой Бабы Яги, я видел в окно, как она поспешно подошла и о чем-то говорила с ней, отгоняя ладонью смрад.
Выскочил из дому и я.
— Дядя Вася! — вырвалось у меня, когда я подбежал вплотную к седоку.
Как же смешно он смотрелся вблизи — седые кустики бровей торчат из-под каски, изрезанное глубокими морщинами медальное лицо сердито смеется, огромные ноздри нависают над небритой губой…
— Давай в люльку, Саня! — командует дядя Вася едким, как дым от мотоцикла, баском. — Поехали в лес за черникой!