Но я успокаивал себя. Осенью косой делает свои петли и скидки чаще перед рассветом и реже, когда рассвет начинает чуть-чуть брезжить. До дневной поры на сухих и высоких местах, где свободно гуляет ветер, запахи исчезают совсем или становятся настолько слабыми, что собака к следам не хочет принюхиваться.
За три года моих полевых охот Фингал сделал всего первую стойку на зайца и, думаю - не скоро сделает вторую.
Именно по этим соображениям я решительно возразил Коле:
- Не заяц!
- Но кто же?
В конце сентября тетерев не позволит приблизиться к себе ни человеку, ни собаке - улетит. Значит, тетерев исключается.
Серые куропатки? Да. На них собака встанет на стойку, но до стойки они побегают, поводят и собаку и охотника. А тут пёс взял с места.
По внезапности стойки и по характеру местности оставалось предполагать, что Фингал нашёл маленькую полевую курочку, и я ответил Коле:
- Пе-ре-пёл-ка!
Но в глубине души у меня не было полной уверенности: для перепёлки Фингал слишком пригибался, слишком осторожничал. Я хотел сказать это Коле, но неожиданно раздался сухой треск или, вернее, - металлический стук взлёта. Так начинает стучать включённый мотор.
Взлетел тетерев - старый, краснобровый черныш» чёрный, как головешка. Я быстро поставил бескурковку в плечо, уже хотел нажать на спуск, но большая птица скрылась за краем берега начинающегося лога.
- Ушёл без выстрела, - сказал Коля услышанную от охотников и понравившуюся ему фразу.
А я-то утверждал, что тетерев в конце сентября не пустит близко ни собаку, ни охотника! Было так обидно, я так был взволнован случившимся, что не сразу заметил продолжающейся стойки Фингала. Заметив её, я вскинул ружьё и негромко произнёс:
- Неужели ещё!
Коля вкрадчиво высказал догадку:
- Большая птица, много запаху оставила… Это запах улетевшего тетерева…
- Птица есть, - зная свою собаку, сказал я с такой уверенностью, что Коля тоже поспешил взяться за ружьё.
И ещё один черныш с таким же металлическим треском взметнулся вверх.
Картина шумного взлёта краснобровой птицы навстречу лучам, хотя и полдневного, но косого осеннего солнца, захватила дух. Но радость оказалась кратковременной.
Моё ружьё было послушно мне много лет, оно было для меня почти живым существом. Не раз я ловил себя на разговоре со своим стальным комлатым другом - со своей бескурковкой. После удачного выстрела я говорил ей:
- Точная работа! Делаешь не в службу, а в дружбу.
Моё плечо никогда не чувствовало тяжести ружья. В лесу, в поле, на широких весенних разливах оно доподняло меня. В его стволах были постоянно заготовлены два грома - два моих повелительных голоса.