— Из ревности? Кто ж у нас Отелло такой? У нас не очень-то из-за телок убиваются. Ну, морду набьют. И то чаще не ей, а ее парню. Нет, ревность — это не то… Не те люди.
— А свидетеля убрать?
— Какого свидетеля?
— Ненужного. Нежелательного.
— Так в доме ж никого чужого не было. А свидетели — они ж там, где преступления. А какое там преступление было?
— Хозяева ничего не скрывают?
Путяев пожал плечами:
— От кого? Не знаю. Где деньги лежат? Или что?
— Им нечего скрывать?
В ответ поэтически настроенный сантехник продемонстрировал истинно логическое мышление:
— Если есть что скрывать, так они его скрыли, и никто не догадается, что оно имеется, — то, что скрывать.
Кинчев пришел в восхищение и тут же на кухонном столе соседа начал писать протокол о том, что оный свидетель имел сообщить сведения, которые ничем не помогли следствию установить, от чьей же преступной руки и по какой причине погибла юная неудачница Алина Зацепа.
Эдик же Путяев, догадавшись, что все неприятное уже позади, выпил еще и обратился к заоблачным высотам:
— Убийство… Смертельное слово. Его и зарифмовать не с чем. Страшно, душно, неотвратимо. И ничего уже не изменить. Алинка, она же еще ребенком была. Наивное существо, любопытное и неопытное…
— Любопытная? — на секунду оторвался от казенных фраз Кинчев. — Чем интересовалась?
— Взрослой жизнью…
— Например? — следователь, продолжая писать, слушал вроде бы в пол-уха.
— Например? Подходит как-то ко мне и спрашивает: «А мог бы в меня богатый влюбиться?»
— Ну и?
— Отчего бы и нет?
— Она к хозяину приставала?
— Такого не видал.
— А к тебе?
— Ха-ха-ха! Я сам к девицам пристаю!
— К Алинке — тоже?
— Не в моем вкусе. Да и с сыном училась… Мне такие, как Надя Карповна, больше по вкусу.
— А не могла ее Ярыжская — из ревности?
— Ревность? Из-за Алинки? Да Алинка Ольге и в подметки… Куда там! Ярыжская — дама. Высший сорт! Прима! Никакого сравнения. Это Кармен, случайно к нам залетевшая.
— Случайно?
— Я думаю, Ярыжские тут жить не будут. Заскучают. Что тут у нас? Ни театров, ни культуры… Поговорить не с кем. Ты про наш клуб литературный слышал уже? Графоман на графомане! Да еще с претензиями: патриотизм! Гуманизм! Духовность! Ты сперва рифмовать научись! Хоть «Поэтический словарь» почитай хотя бы! — Эдик махнул рукой и с горя снова выпил. И назидательным тоном подвел черту:
— Нет у нас среды, питательной для искусства.
— Но дворец же вон какой построили…
— Когда? До революции еще! И кто строил? Городецкий! Столичный гость, залетный. Да его тут и не видели почти. Ученик его замысел воплощал.
За окном давно уже сгустилась тьма. Кинчев не спеша заканчивал свой протокол. Домой ему было близко возвращаться: с четвертого этажа на пятый. И он решился выпить еще пару глотков из своей по-прежнему полной стопки: